Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин

колонию. Когда в каждой оптимальной точке будет висеть станция – или когда мы решим построить Большой корабль и вовсе покинуть Солнечную систему, – какое значение будут иметь для наших потомков воспоминания о Земле? Они будут истинными косможителями. В этой свободе весь смысл нашего пути. И я не отказался бы глотнуть ее прямо сейчас.

– Достаточно честно, – отозвалась Сьюзен. – Думаю, я просто опасаюсь упрощенчества.

– Но эта вот башня – что она будет значить для рожденных и выросших в пространстве? Бессмысленная руина. Мертвое прошлое.

– Я, например, не скажу, что она значит для меня, – возразила Сьюзен. – Это ведь не мое прошлое.

Но изображение притягивало Изю…

– Смотри! – воскликнул он. Карта показывала береговые линии Перу в 1990 и 2040 годах, отмечая поглощенные морем земли. – Погода. Ничего хуже на свете нет! Хорошо хоть от этой невозможной, непредсказуемой глупости мы избавились!

Из волн поднимался полуразрушенный небоскреб – все, что осталось от Мирафлореса. Низко над бурным морем висел тусклый облачный полог. Изя отвел глаза от монитора, глянул на иллюзию мирной Новой Англии и увидел за иллюзией истинное убежище, хранящее их в себе, дарующее свободу. «Правда сделает вас свободными»[63], – подумал он и, приобняв жену за плечи, произнес это вслух.

– Ты лапочка, – прошептала Сьюзен, прижавшись к мужу.

Великие слова спустились до уровня семейных отношений, но Изе и это было приятно. Подходя к лифтам, он осознал вдруг, что счастлив – совершенно счастлив. Должно быть, отрицательные ионы в воздухе, укорил он себя, но одной физиологии для объяснения было мало. Он ощущал то, что человек на Земле так долго искал и не находил, не мог найти, – разумное счастье. Там, внизу, роду человеческому всегда были суждены лишь жизнь, свобода и путь к цели, а теперь он лишился и этого. Четыре Всадника гнали человечество через прах умирающего мира. И вновь в памяти Исаака всплыло странное слово: «избавлены». «Мы были избавлены».

Собрание по пересмотру школьного расписания случилось в третьем квартале второго года ОСПУЗа. Изя присутствовал как член родительского комитета, Сьюзен – как родитель и учитель на полставке (приоритетной ее профессией была диетология), а Эстер – потому, что подростков приглашали на собрания в рамках политики деинфантилизации, а кроме того, ее привел отец. Председатель комитета по образованию Дик Аллардайс произнес речь о целях и достижениях, пара учителей внесли предложения и зачитали отчеты. Изя выступил в пользу обучения детей при помощи ЭМ. Все шло по накатанной колее, пока не поднялся Сонни Виггри. Сонни был улыбчивым американцем-южанином со стопроцентным конфедеративным акцентом, четырьмя или пятью университетскими дипломами (разными) и умом жестоким, как стальной капкан с бритвами вместо лезвий.

– Я б што ха-ател знать, – протянул он скромно, – што вы тута думати нащет учить гивалогию? Знате, я бы на ее плюнул.

Пока Изя мысленно переводил его речь на привычный коннектикутский диалект, встал Сэм Хендерсон. Геология была одной из его профессий.

– Ты что, Сонни, – изумился он на своем гортанном огайоском наречии, – предлагаешь вычеркнуть из расписания геологию?

– Да я тольки шпросил, што вы тута думати?..

Это Изя перевел с легкостью: Сонни уже обеспечил себе большинство при голосовании и теперь готов внести предложение. Сэм тоже знал эту игру.

– Ну, по моему мнению, вопрос достоин обсуждения…

Вскочила Элисон Джонс-Курава, преподававшая естествознание на третьем уровне. Изя ожидал бурного всплеска эмоций: дескать, дети ОСПУЗа не должны забывать родную планету и т. п. Но Элисон вполне разумно заметила, что научные знания, ограниченные структурой и содержимым ОСПУЗа, до опасного абстрактны.

– Если мы когда-нибудь решим терраформировать Луну, например, вместо того чтобы строить Большой корабль, не стоит ли нашим детям хотя бы представлять себе, что такое камень? – говорила она.

«Главное ухвачено верно, – думал Изя, – и все же она ошибается, потому что суть не в том, оставить ли в расписании уроков геологию, а во влиянии Сонни Вигтри, Джона Падопулоса и Джона Келли на комитет по образованию». Спор шел прежде всего о власти, а учителя не понимали это: у женщин с властью всегда проблемы. И исход спора предсказать было так же легко, как и его ход. Единственное, что удивило Изю, – так это то, как Джон Келли накинулся на Мойше Оренштейна. Мойше утверждал, что Земля – лаборатория ОСПУЗа и пользоваться ею надо соответственно, и пустился рассказывать, как его класс учился аналитической химии на одном-единственном камешке, который Мойше привез с горы Синай в качестве сувенира и лабораторного образца одновременно, – «согласно принципу множественного использования, ну и из сентиментальности, понимаете…».

И вот тут Джон Келли оборвал его:

– Ну хватит! Мы говорим о геологии, а не об этнографии!

И пока Мойше ошарашенно молчал, Падопулос внес предложение.

– Кажется, Мойше докопался до Джона Келли, – заметил Изя, когда они шли по коридору А к лифтам.

– Ну и срань, пап, – отозвалась Эстер.

К шестнадцати годам Эстер немного подросла, хотя все еще сутулилась, вытягивая шею вперед в попытках разглядеть что-нибудь сквозь толстые стекла очков, все время спадавших с носа. Характер у нее был вспыльчивый, и Изе едва удавалось связать пару слов без того, чтобы дочь ему не нагрубила.

– Эстер, «срань» – не то высказывание, после которого можно продолжать спор, – мягко заметил он.

– Какой спор?

– Как я понял, о том, что Джон Келли нетерпимо относится к Мойше и почему.

– Да срань это все, пап!

– Эстер, прекрати! – не выдержала Сьюзен.

– Прекратить что?

– Если ты, как можно судить по твоему тону, знаешь, что так раздражает Джона, – заявил Изя, – может, поделишься с нами?

Когда так стараешься не поддаваться иррациональным импульсам, а в ответ не получаешь ничего, кроме бури эмоций, трудно оставаться спокойным. Вполне уместная просьба ввела девушку в состояние слепого бешенства. Толстые стекла яростно блеснули – за ними почти не было видно серых глаз. Потом Эстер протолкнулась вперед и вбежала в лифт, распахнувший двери будто для того, чтобы вместить ее гнев. Родителей она ждать не стала.

– Ну, – устало проговорил Изя, пока они с женой ждали следующего лифта на Вермонт, – и что это было?

Сьюзен чуть пожала плечами:

– Я не понимаю. Почему она так враждебна, так агрессивна?

Вопрос этот вставал и раньше, но Сьюзен даже не пыталась на него ответить. Молчание ее было почти суровым, и Изя чувствовал себя неловко.

– Чего она хочет этим добиться? Что ей надо?

– Тимми Келли, – ответила Шошана, – называет тебя жидом Роуз. Так мне Эстер сказала. Ее он в школе зовет «жидовской розочкой». Она говорит, что «четыре глаза» ей нравилось больше.

– Ох, – выдавил Изя. – Ох… срань.

– Именно.

До