Разбитое сердце июля - Елена Арсеньева

Ничего толкового не получилось! Алена смениланевостребованное платьице на длинную, просторную футболку, в которой обычноспала, когда куда-то ездила, переобулась в шлепанцы, смыла с лица несравненнуюкрасоту фирмы «Эсте Лаудер», тоже так и оставшуюся невостребованной, нацепилана нос очки (мартышка к старости слаба глазами стала, как однажды констатировалвсе тот же дедушка Крылов) и съела вместо банкетных салатиков все трипривезенных с собой банана (в них так же, как в шоколаде, живет микроэлемент поимени «серотонин», который пробуждает в нас гормон радости – эндорфин, и когдабольше нет никаких поводов порадоваться, можно съесть банан, а лучше –несколько бананов!). Затем она включила фумигатор (величайшее изобретение человечества,сравнимое для людей с такой чувствительной кожей, как у нашей писательницы,может быть, только с изобретением электричества – и то лишь потому, чтофумигатор нужно включать в электрическую розетку!), открыла ноутбук, бойконащелкала в новом документе: «Алена ДМИТРИЕВА. ИГРУШКА ДЛЯ КРАСАВИЦ. Роман»,сохранила эту нетленку… а дальше дело не пошло.

Для начала страшным волевым усилием пришлосьподавлять желание достать карточную колоду, которую Алена зачем-то прихватила ссобой из дому, и посмотреть, что там поделывает и с кем проводит время трефовыйкороль – некий молодой брюнет с черными глазами. А что толку смотреть? И такпонятно, что он поделывает и с кем проводит время!

Потом откуда-то прилетели, словно стаяненормальных комаров-камикадзе, которым плевать на фумигатор, ненужныесомнения: а не слишком ли ослепила ее ревность, не рубит ли она, по своемуобыкновению, сплеча, не приняла ли нежелаемое за действительное, не грозит лией переусердствовать в мстительных планах и оскорбить гнусными подозрениями нив чем не повинную подругу (или приятельницу, какая разница?) и самого трефовогокороля, которого она любила так самозабвенно и упоенно, в признаниях которому –и день и ночь, и письменно и устно! – вот только что радугой небесной нерасписывалась, который дал ей столько счастья… И горя, конечно, тоже, но… Норазве возможно счастье без горя? Разве возможен день без ночи?

Чтобы выяснить этот жизненно важный вопрос,Алена позвонила подруге Инне. Однако та была не настроена на отвлеченныеразмышления: ее всю поглощало выяснение отношений какой-то дамы со строителямидачного дома, которые деньги получили, а работу заканчивать никак не желали.Дама пообещала адвокату поистине царский гонорар, ну и понятно, что Иннапогрузилась в ее дело с ручками и ножками.

Впрочем, вряд ли разговор с Инной помог быАлене успокоиться и начать работать. Дело было не только в постороннихразмышлениях и ненужных терзаниях. Просто Алена вдруг осознала, что ей…страшно. Воспоминания о несчастном Толикове, который, очень может быть,испустил дух вот здесь, на этой кровати, где она должна будет спать ночью,немало тревожили ее воображение. И чуть ли не больше тревожили те шорохи ишелесты, те шумы, те странные звуки, которые доносились до нее из ночного леса,окружавшего уединенный коттедж. Пусть это был «прирученный» лес, отсеченный отдикого массива оградой пансионата, но ведь всем известно: звери, выросшие улюдей, ставшие, казалось, совершенно ручными обитателями их квартир, иногдавдруг ни с того ни с сего выходят из-под контроля, нападают на своих потерявшихбдительность дрессировщиков и разрывают их в клочки. Конечно, никаких дикихзверей здесь, на территории «Юбилейного», днем с огнем не найдешь, кроме белоки ежиков, но вовсе не зверей боялась сейчас Алена, причем боялась до дрожи. Акого? Страшных лихих разбойников? Да нет, едва ли. Боялась чего-тоневыразимого, безымянного, неописуемого, того, что гнездилось в глубинахвоображения человека, насквозь городского, любившего природу, как можно любитькрасивый пейзаж в багетовой рамке, висящий над кроватью, отвыкшего оттаинственных лесных шумов, шуршаний, шелестов, способного заснуть под грохоткомпрессора, но маяться тревожной бессонницей, если дождь будет стучать встекло или деревья скрипеть сучьями над крышей.

И опять же – не только в этом дело! Аленесделалось не по себе, еще когда она подходила к коттеджу. Несколько метровпришлось пройти по неосвещенной дорожке, и десяток последних шагов в ней словнобы что-то надломили. Ей вдруг стало неприятно, что белое (да-да, скорее белое,чем черное!) платье издалека видно в ночи, обеспокоило, что ни одно из оконкоттеджа не освещено, а значит, соседа нет дома. Вряд ли он завалился спать вдесять вечера, скорее всего, тусуется в столовой вместе с прочими избранникамисудьбы, вернее Холстина. Сейчас она охотно простила бы ему некоторые моральныеиздержки (тем паче что и сама была не без греха): соседство любого человека,тем паче – работника милиции, избавило бы ее от многих страхов. Очень невовремя вспомнились также слова Галины Ивановны о каком-то человеке, которыйчто-то пытается найти в ее комнате. Что? Кто? Неведомо…

А вдруг он повторит попытку нынче ночью?!

Очень захотелось запереть дверь коттеджаизнутри на французскую магнитную защелку, но тогда ее сосед не сможет войти,ему придется стучать, и этим он нагонит на Алену еще больше страха, ведь онаего не знает, в лицо не видела, единственная известная ей примета неведомогомента – что у него длинные (не меньше сорок четвертого размера) и очень узкиеступни, но он ведь не Золушка, а она, Алена Дмитриева, далеко не принц, чтобыузнавать его по такой примете, как размер ноги… Наверное, соседу придетсяпредъявлять свое служебное удостоверение, чтобы напуганная писательницарешилась впустить его в коттедж, – и можно представить себе, сколькословесных инвектив в ее адрес будет отпущено оскорбленным, возмущенным и,конечно, нетрезвым соседом. Небось сормовско-автозаводские словесные «изыски»Ленки, Нади и «мечты парижан» их подружки, оставшейся безымянной, покажутсяпросто детским лепетом по сравнению со словоизвержением разъяренного мента!Конечно, если бы Алена Дмитриева была фольклористкой и составляла словарьсовременного русского непечатного языка, общение с ним пошло бы ей на пользу,но она была всего лишь рафинированной дамской писательницей, изнеженнойбарынькой, страшно далекой от народа. А потому она решилась наступить на горлособственным страхам и не блокировать входную дверь, ограничиться запираниемдвери в свою комнату. Сейчас Алена ужасно жалела об этом, но выйти из номера вхолл было уже свыше ее сил. Один Господь Бог знает, что там шуршит сейчас околокрыльца, и не ворвется ли оно, неведомое шуршащее нечто, в коттедж, почуявблизкий запах человека…

Показалось ей или впрямь раздались вдругчьи-то шаги на дорожке?

Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись отраздумий,

Задремал я над страницей фолианта одного

И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдругзастукал,

Будто глухо так застукал в двери дома моего.

«Гость, – сказал я, – там стучится вдвери дома моего,

Гость – и больше ничего», —