Разбитое сердце июля - Елена Арсеньева

Неприятное воспоминание о ненавистнойразрушительнице ее счастья возникло не случайно: лицо, плечи и шея девушки,которая шла рядом с Холстиным, были так же, как у Жанны, щедро усыпанывеснушками, и так же, как Жанну, это ее ничуть не портило, скорее наоборот.Вдобавок Ирина Покровская (видимо, это была именно она) принадлежала к числутех счастливиц, которые от природы обладают тонкой, упругой и бело-молочной,матовой кожей. Кроме того, в арсенале имелись медно-рыжие (явно свои, а некрашеные) длинные волосы, обрамляющие точеное лицо ворохом тугих кудрей (онинемного напомнили Алене о Кристине, но воспоминание об этом ничтожествепроскользнуло мимо, не причинив привычной боли), ясные глаза удивительногоорехового оттенка, роскошный рот, прекрасная фигура. Можно было не сомневаться,что и ноги у нее великолепной формы, однако их скрывала тяжелая, пышнаябархатная юбка винного цвета, из-под которой виднелись тускло-желтые, словно бывыцветшие от времени, кружева нижней юбки. Стан Ирины обтягивал бархатный жекорсаж, щедро обнажающий плечи и грудь, но на ногах были не хрустальныебашмачки, как можно было ожидать, а… тяжелые замшевые ботинки на толстойребристой подошве. В первую секунду такое сочетание вызывало оторопь, а потомвосхищение и почему-то умиление: эта девушка принадлежала к числу тех избранницсудьбы, которым решительно все к лицу! В компанию таких же счастливиц входила иЖанна, а Алена – отнюдь нет, поэтому она быстренько изгнала из мыслейнавязчивые воспоминания о бывшей подруге и еще кое о ком бывшем и проводилавзглядом миновавшую ее пару.

Да, они оба красивы, в самом деле красивы, новсе-таки видно, что Холстин намного старше невесты. Особенно когда они рядом. Спервого взгляда это не бросается в глаза, но, присмотревшись, видишь, что лицоего изборождено тяжелыми морщинами. И слишком низко нависают брови над глазами,что придает лицу угрюмое выражение. А как старят его «бульдожьи щечки» –возрастные складки у губ! Будущий муж красавицы Ирины Покровской обречен набезумную ревность, а она – на бесчисленные ехидные реплики: мол, вышла за этогостарика только из-за денег. Жаль, что мужчины редко появляются в косметическихсалонах, ведь в современной косметологии чего только не напридумано, чтобыухватить за хвост и если не вернуть, то довольно надолго задержать ускользающуюЖар-птицу – красоту молодости!

Ту самую красоту молодости, которой так иблистал Вадим, шедший вслед за сестрой… Синие глаза потуплены, волосы гладкозачесаны назад, на четко вырезанных губах скромная, чуточку озабоченная улыбка.Одет прекрасно, хотя и очень просто: легкая рубашка, светлые джинсы, мокасины.Но вот какая странность: стильная и дорогая одежда Холстина на себя вообщевнимания не обращала, она воспринималась как часть целого, как некаясоставляющая его значительного облика (истинная примета элегантности!), а Вадимсловно бы демонстрировал и внешность свою, и эту одежду, будто требовал: а вотпосмотрите, каков я и каковы мои тряпки, представляете, сколько за все этоуплачено?!

«Позер, актер, фанфарон и бонвиван, –вынесла безапелляционный приговор Алена. – Что у меня за приступсексуального помешательства случился, что я решила им увлечься?!»

И наша писательница поспешила спрятаться зачью-то широкую спину, чтобы Вадим, не дай бог, ее не заметил и не кинулсявозобновлять знакомство. Возможен более позорный вариант: заметить-то онзаметит, но сделает вид, будто видит ее впервые в жизни, потому что начистозабыл про свое щедрое приглашение и теперь знать не знает, что делать с новойзнакомой. А вдруг она станет навязываться?!

Ну уж нет, Алена со своим гипертрофированнымсамолюбием в жизни никому не навязывалась и начинать это делать не намерена.Она даже с обожаемым (когда-то давно, теперь все в прошлом!) Игорем несобирается больше выяснять отношения. Просто исчезнет из его жизни, да и все,неужто будет разменивать свою гордость (или гордыню? Ой, да какая разница!) наслучайного знакомого?

Впрочем, она зря пыталась спрятаться: все стой же озабоченной полуулыбкой Вадим прошел мимо нее, не поднимая глаз,поглощенный беседой по мобильному телефону. Впрочем, незамеченной осталась нетолько старательно скрывавшаяся Алена, но и всячески старавшаяся обратить насебя внимание Елена Прекрасная номер два – в серьгах из белого золота. Правда,Алене показалось, гораздо больше она силилась попасться на глаза Холстину, чемВадиму, но не преуспела и в этом.

Как только «звездная пара» (уэстетки-писательницы от этого словосочетания обычно начиналась оскомина, ноиначе тут не скажешь) в сопровождении хвостика-Вадима проследовала мимо, Аленавыскользнула из дверей столовой и побежала уже знакомыми дорожками к своемубревенчатому домику, сокрушаясь о даром потерянном времени и мечтая об одном:как можно скорей открыть ноутбук – и наконец…

«Был сегодня разговор с Мальчишкой.Удивительно: он растет, взрослеет, смотрит на женщин (даже и на меня)испытующим, раздевающим, мужским взглядом, а я не могу называть его иначе, какМальчишкой. Несправедливо, учитывая, что вопрос, который я ему задала, касалсясуровых, очень суровых игр – отнюдь не детских и не женских, а именно мужских.Отреагировал он, как надо: поглядел лукаво, но без привычного томногозакатывания очей (не передать, как меня это раздражает! Он становится на педикапохож, когда так вот начинает глазками играть!) и спросил:

– А что, очень надо?

– Очень, – говорю.

– Выходы на такого человека у меняесть, – сказал Мальчишка. – Человек очень конкретный. Я его еще сармии знаю. Но он даром не работает.

– Сколько он хочет? – спросила я.

– Надо узнать.

– Узнай.

Он поглядел исподлобья:

– Слова не скажу, пока ты мне нерасскажешь, что затеяла.

Я сначала хотела отмолчаться, но потом… Всеравно пришлось бы его в это посвятить! Рассказала.

Ох, какие стали у него глаза…

Потом говорит:

– Я все сделаю. Да, сделаю. Что скажешь,то и сделаю! Клянусь!

Я только голову наклонила: мол, согласна.

Маленький дурачок… Он ведь и не знает, что отнего потребуется! Но, дав клятву, он заложил душу дьяволу мести. А посредникоммежду ними была я».

* * *

«И начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая всторону свой бег, теряют имя действия», – сказал некогда Шекспир.