47 - Алексей Чумаков

Я засопел носом.

– Как говорит один мой хороший знакомый, «карма». – Я улыбнулся без причины и без веселья – просто растянул губы.

– Фатализм – выгодная позиция, а вы со мной спорили, – вздохнул он.

– Вовсе не фатализм. Просто попытка посмотреть на все с этой точки зрения. Почему бы и нет?

– Почему бы и нет? – повторил собеседник.

– Может, мы себе придумываем одиночество? Мы ведь не изолированы от других, но видим все через решетку, которую сами и соорудили… Я работаю, дышу, у меня прекрасные родители, есть много знакомых, не друзья, конечно, но хорошие знакомые! Вроде все в порядке.

– Но?

– Но есть то, что выбило меня из колеи. То, что не дает мне улыбаться чаще, чем мог бы. У каждого своя беда, и моя заключается в том, что я потерял любимого человека чуть больше года назад. Вот и не могу вернуться на те же рельсы. Вроде вижу пути, и поезд на полных парах, да вот только не узнаю местность и не понимаю время. Все настолько изменилось, что иногда я чувствую себя слепым котенком, попавшим на темную автостраду. Вперед? Назад? Налево? Направо? Может, сзади большая машина? А может, я иду по встречке? Или здесь никто уже не ездит, и дорога ведет к обрыву? Хотя не исключено, что именно по этой трассе я выйду в большой город. Заблудился немного.

– Вы выберетесь, – уверенно сказал мужчина. – У вас есть время. У вас есть завтра.

– Спасибо. У всех есть завтра.

– Не у всех.

– Почему?

– Карма, – сказал тот с откровенным безразличием.

– Моим же оружием?

– Увы, не вашим. Хотя и на этой «дуэли» с судьбой оружие выбираете вы сами. Все по правилам.

Мы были уже недалеко от цели. В окнах домов горел свет, читались силуэты людей и плафоны люстр, освещающих их комнатную жизнь. Пес крепко спал у меня на руках, а я, хотя и немного устал нести его, все же старался не тормошить животное: «Пусть хотя бы одному из нас будет уютно сейчас».

– И какое оружие выбрали вы? – спросил я.

– Я? Я выбрал оружие, бьющее прямо в сердце. Очень тонкое и острое – скальпель. – Старик чуть замедлил шаг, ему было сложно идти и говорить одновременно. – Дело в том, что я по профессии врач. В прошлом – кардиохирург.

– Ого!

– Сейчас, конечно, по мне не скажешь, что я прооперировал не одну тысячу людей, но когда-то это было делом всей моей жизни. Сначала работал в государственных больницах, а позже, когда набрал вес, делал операции и в частных клиниках.

Мы еще немного сбавили скорость, чтобы дать старику отдышаться.

– Странная работа: ты лазаешь внутри человека, как в автомобиле, и чинишь его мотор, поскольку дальше «машина» так ехать не может. Талант, техника и опыт, помноженный на решительность. И все бы ничего, вот только привыкнуть к горю родных пациента невозможно. Это колоссальная энергия, которая проникает в тебя, хочешь ты или нет. Я всячески избегал посещения морга, даже при больнице. Вы скажете: «Так вы же хирург! Чем вас удивишь?» Конечно, удивить вряд ли получится, но я привык бороться за жизнь, а не наблюдать смерть.

Вокруг стало заметно тише, словно город засыпал на наших глазах. Машины и люди разбегались по своим норам, а пустеющие улицы все больше поглощала темнота.

– Но, несмотря ни на что, это благодарная работа. Люди смотрят на тебя, как на спасителя, как на последнюю надежду. Отчасти так и есть, ведь мы, врачи, – инструмент в руках Божьих. В прямом смысле слова, Господь прикасается к вашим сердцам нашими руками. После нескольких часов в операционной выходишь в прохладный коридор, идешь к себе в кабинет, закуриваешь сигарету и в очередной раз понимаешь: это, конечно, дерьмовая работа, но только что ты спас человека. И ради этого можно вытерпеть многое. А потом приезжаешь домой, утыкаешься в телевизор и на диване засыпаешь, поскольку выжат как лимон.

– А где ваша семья?

– Моя семья в этом городе. Они живут неподалеку отсюда. Вижу я их нечасто, но знаю, что у них все хорошо.

– Я задаю слишком много вопросов? – прямо спросил я.

– Вовсе нет, – он успокоил меня. – Вовсе нет. Если вы сами не устали от моих историй, я расскажу.

– Что вы! Не устал нисколько.

Он, почти не моргая, смотрел вперед:

– Если вкратце, то у меня были причины на то, чтобы бросить свою профессию. Я не брал скальпель уже много лет.

Все шло хорошо, мы с супругой воспитали прекрасную дочь, выдали ее замуж. Она стала настоящей женщиной и потрясающей мамой. Но потом началась полоса неудач… У меня начала проявляться болезнь Паркинсона. Это когда бесконтрольно трясутся руки – ну, вы видите… Поначалу это было еле заметно. Я надеялся, что все пройдет, стоит лишь подлечить нервы – и дальше смогу полноценно работать. Но, увы, болезнь только усилилась, – он тяжело вздохнул. – Какое-то время я еще был действующим врачом, поскольку руки дрожали несильно, но с каждым месяцем я все меньше мог это контролировать. На операциях приходилось быть более напряженным и сконцентрированным. Если нужны были мельчайшие надрезы, приходилось передавать скальпель коллегам. Все, кто работал со мной, все чаще смотрели на меня с сожалением, понимая, что совсем скоро я уже не смогу оперировать. Главному врачу было труднее закрывать на это глаза. А я, понимая, что это конец моей профессиональной деятельности, реже стал подходить к операционному столу, – он вновь тяжело вздохнул. – В одну из ночей моей супруге стало плохо, по всему это было похоже на сердечный приступ. Я не стал ждать и повез ее в больницу, в которой тогда еще работал. В машине ей стало хуже, и сперва мы повезли ее в диагностическое отделение, а затем сразу в операционную: острый аневризм аорты. В считаные минуты она оказалась на столе. Вариантов не было, нужно было оперировать. Все сработали быстро, и я с двумя ассистентами начал операцию по ушиванию аорты. Основную работу проделал я при помощи прекрасных врачей, оказавшихся тогда рядом, но спасти ее нам не удалось. Мне не удалось… Разрыв сосуда вызвал колоссальное кровотечение, и в эту ночь я потерял человека, с которым прожил большую часть своей жизни, – старик замолчал и ускорил шаг.

Я шел, все так же не оглядываясь, чувствуя его спокойный взгляд, зная, что в его глазах нет слез. Все было выплакано давным-давно.

– Не буду вам рассказывать о том, как это – терять. Вы и так знаете. Но еще ужаснее было то, что именно я не смог ее спасти. Конечно, многое решают обстоятельства и конкретный случай, есть множество вещей, которые неподвластны хирургам в момент операции, но это я не смог спасти ее. Я не успел сделать то, что было необходимо. Я оказался один на один с ее сердцем в момент, когда оно нуждалось в моей помощи. Это все сделал я своими трясущимися руками… И в тот же миг, когда я потерял ее, я потерял и дочь.

– В каком смысле?

– Нет, она жива и здорова, слава богу, но, узнав о случившемся, она обвинила меня в убийстве. Бедная моя девочка, как ей было плохо! Если бы вы знали, как ей было плохо… Я старался быть с ней и всячески помочь, но доченька так и не смогла смириться, – он откашлялся. – Дальше была медицинская экспертиза, и консилиум решил, что врачебной ошибки не было. Просто спасти человека иногда не удается – судьба пишет свой сценарий. Но от практики, конечно, отстранили. А доченька моя так и не смогла простить. Так и не смогла пустить к себе… Я видел ее истерику, чувствовал, как ей плохо, просыпался по ночам оттого, что плачу сам. Я будто забыл о собственных ощущениях и, как на радиоволну, настроился на ее чувства. И мне становилось только хуже оттого, что к этой боли причастен именно я.