Противостояние - Никита Аверин

– А капканы? – расхрабрившись, снова подал голос Ноэль. – Всюду понаставили своих ловушек, ям волчьих нарыли. На той неделе в одну такую провалилась корова моего соседа, все брюхо себе распорола. Так мучилась, бедняжка, пришлось забивать. Где теперь соседу молоко брать? Чем детей кормить?

Переодетый солдат поморщился и недобро сощурил глаза.

– Корову тебе жалко, свинопас? Людей бы лучше пожалел.

– А что людей? Уж на что Мария была красотка – третьего дня пропала, солдаты Дюамеля даже искать не…

Драгун резко выпрямился и без замаха ткнул говорящего кулаком в челюсть. Ноэль упал, прижимая ладонь к щеке и ошеломленно глядя на обидчика.

– За что?!

Здоровяк зловеще ухмыльнулся и снова поднял тяжелый кулак. Его руку перехватил кто-то из браконьеров. Солдат было дернулся, но на помощь охотнику уже подоспели двое его товарищей – плотно сбитые мрачные мужчины, по самые глаза заросшие бородой. Без лишних церемоний, хотя и без особой грубости, драчуна выволокли из-за стола и под насмешливые выкрики собравшихся выбросили на улицу.

– Пусть охолонет чуток, – словно извиняясь за оборванную забаву пробасил браконьер. Деревенскому старосте тем временем помогли подняться, поставили перед ним кружку с пивом.

Однако, к разочарованию Годэ, разговор увял. Один из оборванцев затянул старую моряцкую песню, несколько простуженных голосов подтянули ее – каждый на свой лад, и парижанин решил, что пришло время воспользоваться приглашением д’Энневоля. Когда он вставал, его сосед по столу вдруг схватил Годэ за руку.

– Собака!

Кровь бросилась парижанину в лицо.

– Что вы сказали, любезный?!

Тот посмотрел на него мутными глазами.

– Я псарь! Лучший псарь графства. Я! Собака! Моя собака! – потом он заметил Годэ. – А ты кто?

– Проспись, – брезгливо бросил ему парижанин и поспешил прочь.

Забытое временем место,

Луна и солнце в бесконечной погоне

Уступают друг другу

Царствование в небесах…

Полночный час начинает смеяться,

Надгробие летних вечеров,

Ветра теряют разум,

Лишь только начинается шторм…

Появляются бешеные вихри

В грозе и в дожде.

Ничто не может удержать

Пришествие шторма.

Крылья черного дерева

Окутают темными волнами лес.

Бешеные вихри предупреждают

Эхом в воздухе…

«Storm», гр. Blackmore’s Night

Карл Тандис не любил бывать в обществе местечковой знати. В большинстве своем это были люди вспыльчивые, большие любители спорить по мелочам и сотрясать воздух из-за ерунды. Но дело есть дело. Да и общество де Ботерна придавало его эфемерному статусу необходимый вес и официальность, что может значительно облегчить Карлу жизнь. Кроме того, он желал составить собственное мнение обо всех, кто играл в Жеводане ключевые роли. Сегодня почти все они собрались в небольшом зале замка Бессе.

Правил бал Франсуа-Антуан де Ботерн, Лейтенант Охоты, главный егерь Франции и личный друг Его Величества, который выглядел необычайно скромно для своего высокого положения. Причиной тому была накопленная с годами мудрость – первый ловчий королевства достиг почтенного седьмого десятка – и отличающее опытного интригана стремление быть незаметным, оставаясь незаменимым. Сеньор Антуан, как его прозвали жители графства, отличался подчеркнутым равнодушием к моде и всегда носил платье самого просто кроя, что, однако, не делало камзол, пошитый у личного портного Его Величества, дешевле небольшого дома. А на стоимость самоцвета, украшавшего безымянный палец старого охотника, в Жеводане можно было купить несколько деревень вместе с крестьянами и скотиной.

Впрочем, именно руки выдавали в де Ботерне неидеального придворного – это были сильные руки мужчины, привыкшего помимо столовых приборов пользоваться и другими ножами. На правой ладони Тандис заметил бледное пятно старого ожога – похоже, след от неудачно воспламенившегося при выстреле пороха. Карл припомнил, что де Ботерна когда-то считали одним из лучших стрелков Франции. Нынче возраст, конечно, начал брать свое, но твердость руки и глаза еще не совсем подводят старого охотника.

Де Ботерн сидел за столом в центре зала. Расстеленную на столе большую карту провинции по углам придавливали свечи, охотничий кинжал в грубых ножнах и почти порожние бутылки вина. Поверх карты лежали наваленные как попало письма, записки и донесения со всех концов Жеводана. Сейчас де Ботерн занимался тем, что делал пометки на полях заинтересовавших его посланий и иногда оставлял на карте особые значки.

Рядом, вытянувшись по стойке смирно, что было не очень-то легко при его комплекции, стоял драгунский капитан Дюамель. Изрядно запустивший себя мужчина все же сохранял положенный военному бравый вид, чему немало способствовали форменный мундир и шикарные седые усы, украшавшие лицо кавалериста. В выпученных голубых глазах драгуна Карл отчетливо читал неуверенность – жеводанский кризис сулил спокойной и размеренной карьере провинциального капитана либо триумфальный взлет, либо непоправимую катастрофу. Насколько знал Тандис, ко второму Дюамель был теперь гораздо ближе.

Кюре из города Мельзье был, что неудивительно, самой невзрачной фигурой из собравшихся. Священник, стоя у окна, перебирал четки и, кажется, вполголоса читал молитву.

Уже начало темнеть, когда в Бессе наконец явился последний участник срочного военного совета – печально известный при дворе своей страстью к гнусным авантюрам маркиз д’Апшье. От замка маркиза до временной резиденции де Ботерна был всего какой-то час езды, но д’Апшье явно не спешил. Возможно, он желал предстать перед посланцем из столицы во всем доступном блеске, возможно, просто тянул время, выказывая строптивость, каковую иногда проявляют крупные провинциальные землевладельцы. Внимательно, хоть и украдкой, рассматривая маркиза, Карл пришел к выводу, что в его случае имели место сразу оба варианта.

Маркиз был невысок и не слишком хорош собой, что, впрочем, вполне маскировал толстый слой косметики, покрывавшей его лицо. Всегда, когда он не забывал это делать, маркиз растягивал пухлые губы в любезной улыбке, но в минуты задумчивости или волнения уголкам его рта возвращался первоначальный изгиб, превращавший лицо маркиза в маску злого капризного ребенка – помесь Пасквино и Скарамуша. Беспрестанно шевелящиеся пальцы и бегающие глаза довершали картину, многое говоря внимательному наблюдателю о темпераменте д’Апшье.

Если царедворец де Ботерн одевался со строгостью человека, привыкшего к роскоши, то маркиз, похоже, предпочитал в нарядах вычурность и нарочитую дороговизну. У Карла в глазах зарябило от обилия драгоценных камней и золотого шитья на камзоле д’Апшье.

– Здравствуйте, господа! Вы не представляете, как я счастлив видеть вас всех в добром здравии, – громко приветствовал собравшихся маркиз. – Монсеньор де Ботерн! Простите мне невольную задержку. В темноте гнать коня по этим предательским тропинкам… Я торопился, как мог! Мое почтение, господин кюре. О, мой дорогой Дюамель! И вы здесь! – Тут он соизволил заметить Тандиса: – А этот молодой человек… Мы, кажется, не представлены…