Последние сумерки - Анастасия Бароссо

Она замолчала, виновато опустив плечи.

– Есть.

Это произнес Антонио, вставая из-за стола и решительно ставя на стол пустой бокал.

Взгляды обратились на него. И они были такими, будто уже все, кроме Юлии, знали, что это за выход.

…Она, конечно, была в шоке. Еще бы! Еще в каком! После бегства из квартиры Вячеслава, после перелета, после разочарования, пережитого перед дверями «новой» Трамонтаны. А уж после воскресения Антонио – это и вовсе немудрено.

И находилась в шоке все то время, пока он, решительно взяв ее за руку и вытащив из-за стола, простился с хозяевами. Те, кстати, не возразили ему ни словом, ни жестом. А потом Антонио увел Юлию на темные, благоухающие сигарами и цветами улицы Тоссы де Мар. Она была в шоке и дальше. Когда тот самый Антонио, которому еще не так давно не хватало денег на лишнюю дозу, открыл перед ней дверь отличнейшего авто. И повез по серпантину, вызывающему тошноту, в сторону Барселоны.

– Но я живу в «Дон Жуане», – попробовала возразить Юлия.

– Ты живешь у меня, – твердо сказал Антонио. – И не спорь.

– Я не спорю… – ошеломленно согласилась она, – только вот…

– Что – только?

– …где ты сам-то живешь?

Он, кажется, хотел сказать что-то другое. Но сдержался и, коротко ответив «увидишь», сосредоточился на дороге.

Его пальцы, длинные, смуглые, сильные, крепко держат руль.

Мимо мелькают знакомые очертания пригородов и огни придорожных кафе. В приоткрытое окно ароматный ночной воздух врывается наглым сорванцом и ласково треплет ей волосы… Естественно, что, отдавшись чувству безопасности, организм сказал «все!». Странно было бы по-другому. Прикрыв на мгновение воспаленные уставшие глаза, Юлия крепко уснула.

– Спи, мой ангел… – услышала она уже на грани реальности и грез смягченный нежной хрипотцой голос. – Спи и уже ничего не бойся.

«…Буса Белояра и 70 иных князей распяли в ночь с четверга на пятницу 20/21 марта 368 года. Затмение продолжалось с полночи до трех часов 21 марта. И это были первые часы Нового Дня Сварога.

Сняли с крестов тела Буса и иных князей в пятницу. Потом их повезли на родину. По кавказскому преданию, на родину тело Буса и иных князей привезли восемь пар волов. Жена Буса повелела насыпать над их могилой курган на берегу реки Этоко (приток Подкумка) и воздвигла на кургане памятник, сделанный греческими мастерами („хотя памятник ниже его, но сходство с ним уязвило мое сердце…“ – пела она, согласно легенде). Она же, дабы увековечить память Буса, повелела переименовать реку Альтуд в Баксан (реку Буса)…»…

Больше полугода прошло с того момента, как он снова увидел Юлию. И жизнь, то есть то, что они со Стефанией называли жизнью, вновь обрела смысл, надежду и… цель.

В Каталонию, в пригород Барселоны, в одинокий дом на холме снова пришла весна.

…Антонио почти засыпает. Бриз ласково трепет его по щекам. Разглядывая на просвет солнца красно-желтые, дрожащие пятна своих век, он, не открывая глаз, знает, что Стефания, расположившись невдалеке на таком же валуне, полулежит, глядя на блестящие, сине-зеленые волны.

Откуда-то снизу, не давая окончательно отключиться, раздаются негромкие, непрерывно-ритмичные звуки. Это Юлия, лежа на животе, увлеченно колет плоским камушком молодые миндальные орехи. Целый пакет, плотно набитый ими, лежит с одной стороны от нее, ожидая своей участи, а с другой зеленеет и уверенно увеличивается внушительная кучка бархатно-оливковых скорлупок. Юлия действует почти как автомат, четкими, отлаженными движениями: укладывает на плоскую поверхность очередной орех, затем наносит несильный точный удар, сопровождаемый приятным хрустящим звуком расколовшейся скорлупы, и вот уже нетерпеливые пальцы проворно достают белоснежную сердцевину, скорлупа летит в сторону, орех – за щеку, а на «плаху» уже возложена следующая «жертва».

Он посмотрел сверху вниз, увидел, как разлетаются от ветра блестящие пряди волос, разбавленных серебром седой пряди, обнажая время от времени трогательно-розовую кожу головы. А ведь раньше волосы у нее были… Белые. Да – в памяти неустойчиво мерцает теплым, душистым облаком что-то растрепанно-трогательное, похожее на перышки встрепанного ангела.

Юлия повернулась, посмотрела на него, сощурив глаза от солнца.

– Хочешь? – спросила она с полным ртом орехов и, не дожидаясь ответа, протянула через минуту горстку ровных, продолговатых ядрышек. Она улыбалась.

– Спасибо.

Он свесил руку, принимая угощение, и с удовольствием ощутил во рту их упругую молочную сладость. Стоило почувствовать вкус еды, как он обнаружил, что снова хочет есть.

«Просто поразительно, насколько быстро нагуливается аппетит, когда она рядом со мной!»

Он приподнялся на камне. От движения стало жарко. Почувствовав, как над губами медленно выступает испарина, он поспешно провел по лицу ладонью, прогоняя сон.

Небольшие волны, поднимаясь светло-зеленой зеркальной стеной, рассыпались горько-соленой пеной, брызгая на прибрежные камни. От этих брызг сонные, не хуже них разомлевшие, матово-бурые крабы, ежевечерне выползающие погреться на последних лучах, так стремительно скатываются со скользкого валуна, что кажется – это пьяный гуляка, куражась, вдруг сдернул со стола скатерть. И все же их квадратные спинки успевают стать глянцево-коричневыми от тяжелых капель.

Освещенная ярким солнцем, вода казалась теплой.

– Ух, жарища! – подтвердила его мысли Юлия. – Кто пойдет купаться?

– Купаться?

– Ага… А что? – Она отряхнула ладошки от прилипших кусочков скорлупы.

– Что, сейчас? В конце мая?

– Ну да… Жарко же…

– Да, но вода, наверное, холодная? – разумно предположил Антонио.

– Конечно холодная, а как же? – засмеялась она.

И на полном серьезе стала раздеваться.

Сегодня она была одета не как обычно. Обтрепанные джинсы уступили место широкой и длинной, вызывающе-пестрой почти цыганской юбке в мелкий цветочек. Ее дополняет такой широкий, такой массивный, такой нарочито-грубый этнический браслет, что на тонком запястье Юлии он неизбежно вызывает ассоциации с кандалами, которыми сковывали на этом пляже прекрасных, непокорных невольниц перед отправкой в гаремы султанов.

Увидев ее сегодня утром в таком виде, Антонио убедился, что она принадлежит к той породе счастливых женщин, которым не нужно тратить последние деньги на фирменные шмотки – любая рыночная тряпка по непонятным причинам смотрится на них не хуже, чем последний всхлип парижских «бутиков».

– Ну? Кто со мной?

Она была уже в купальнике – оказывается, заранее приготовилась! И уже доставала из холщовой сумки толстое махровое полотенце.