Портрет убийцы - Фил Уитейкер

Женщине-полицейскому ничего не удается добиться. Никто из детей ничего ей не проясняет. Собственно, у них такой виноватый вид, что мне кажется: все они в этом участвовали. И случилось это, несмотря на то что я с начала дня не выпускал Мэри из виду. Женщина-полицейский возвращается к себе на участок для совещания с сержантом.

В обеденный перерыв на спортивной площадке раздается пение: «Мэри Скэнлон, Мэри Скэнлон, сидит в уборной без трусов». Ты ведь знаешь, какими жестокими могут быть дети.

Извини меня за эти игры. Мне хотелось, чтобы ты знала, какой для нас была тогда жизнь. В те дни преступление было окружено гласностью. Требовалось заявление, жертва, жалоба: «Меня ограбили, меня изнасиловали, на меня напали». Единственным преступлением втихаря было убийство, но даже и тогда мертвец вопиет. А Мэри Скэнлон с самого начала вела себя тише вошедшей в поговорку могилы.

Следствие

— Вы — Гордон Роберт Финдлей?

— Совершенно верно.

— Можете объяснить, в каких отношениях вы состояли с покойным?

— Мы с Рэем были соседями. Его дом стоит на одной с нами улице. Мы туда переехали в одну и ту же неделю — было это в семьдесят втором. Мы видели, как подъехал фургон с его вещами, когда мы вытаскивали коробки из нашего. Мы подошли к нему, поздоровались и с тех пор были друзьями.

— И близкими друзьями?

— Думаю, что да. Мы с Гэй брали к себе его дочку, когда он работал, — это после того, как жены не стало. А он отсутствовал дома в самое разное время. Наши мальчики были немного старше, но Зоэ хорошо с ними ладила. Стала, так сказать, частью семьи. Рэй за это оказывал нам услуги, и с годами мы хорошо его узнали. Даже очень хорошо.

— Вы не заметили перед его смертью каких-либо в нем перемен?

— Трудно сказать. Он ведь несколько лет был на ночной работе — Зоэ-то, понимаете ли, уехала, — поэтому мы не так часто сталкивались с ним, как раньше. Но все-таки время от времени он к нам заходил, а после смерти Гэй не жалел сил — заскакивал, чтоб проверить, как я. Я б сказал, очень он уставал — нелегко ведь ночь за ночью не спать в его возрасте. Я сам работал посменно, так что знаю, каково это. Днем никогда толком не выспишься. Я говорил ему, что надо с этим кончать…

— Мистер Финдлей, извините. Могу я просить вас сосредоточиться на заданном вопросе? Вспоминая Рэймонда Артура в те недели или месяцы, которые предшествовали его смерти, заметили ли вы в нем какие-либо перемены?

— Ну да, я же сказал: он выглядел изрядно усталым. А ничего другого, право, не было. Это был по-прежнему добрый старина Рэй. Всегда находил для всех минутку.

— Так что только был усталым?

— Ничего другого не могу сказать.

— Понятно. Благодарю вас. Мистер Форшо?

(Мистер Форшо встает.)

— Мистер Финдлей, в ваших показаниях сотруднику коронера вы говорили, что покойный показался вам в весьма подавленном состоянии. Помните это ваше высказывание?

— Ну, я не могу сказать точно. Это ведь было достаточно давно. Память у меня сейчас, знаете ли, уже не такая, как прежде.

— Нет, конечно. Но я напоминаю вам, что когда с вами разговаривали сразу после смерти Рэя Артура, вы сказали сотруднику коронера, что настроение у господина Артура последнее время было весьма подавленное. Я готов признать, что вам трудно вспомнить в точности, какие слова вы употребили, но не припомните ли вы, что вы под этим подразумевали?

— Нет. Как я сказал, он поразил меня тем, что выглядел очень усталым, вот и все.

— А когда вы сказали сотруднику коронера, что вам кажется, там какие-то семейные проблемы, что вы имели в виду?

— Не помню, чтобы я такое говорил.

— Мистер Финдлей, у меня в руках ваши показания, с вашей подписью и датой — двадцать шестое октября. Это немногим меньше месяца назад. Не кажется ли вам удивительным — я уж не говорю: удобным для вас, — что вы так плохо помните версию, которую в то время изложили?

— Мистер Форшо, по-моему, вы подошли к самой сути дела. Мистер Финдлей, адвокат пытается установить, которое из ваших высказываний или сегодняшних показаний действительно отражает ваше впечатление от Рэймонда Артура в период, закончившийся его смертью. Должен напомнить, что вы находитесь под присягой и что дача ложных показаний влечет за собой не менее серьезное наказание в этом суде, как и в любом другом. Если это вам поможет, я могу дать вам несколько минут для прочтения показаний, которые вы дали в моем кабинете в октябре.

— В этом нет необходимости, сэр. Я держусь того, что говорю: Рэй был человеком жизнерадостным, таким, как обычно. Я помню того полицейского, который за мной пришел, — у меня никак не складывались с ним отношения. И я, безусловно, не говорил того, что утверждает джентльмен.

— Мистер Форшо?

— Нет, вопросов больше нет, благодарю вас.

(Мистер Джонсон встает.)

— Мистер Финдлей, вы говорите, что Рэймонд Артур казался усталым. Как это проявлялось?

— Что значит — как?

— Что такое вы в нем заметили, чтобы решить, что он чрезмерно утомлен?

— Ну, мы с ним пошли выпить в «Бриклейерс армс». Он только что отдежурил несколько ночей и как бы отмечал это событие. Я пошел к стойке бара взять добавки, меня не сразу обслужили, а когда я вернулся к столику, Рэй спал.

— Он заснул в шумном кабаке? Сидя за столом?

— Да, как бы клевал носом, но, конечно же, спал.

— А что он вам сказал, когда проснулся?

— Посмеялся, сказал, что разучился пить.

— И когда же это было?

— Я бы сказал, в конце лета. В августе, в сентябре.

— И вы не упомянули об этом сотруднику коронера, когда он приходил разговаривать с вами?

— Я в ту пору об этом не подумал. Рэй попал в автомобильную аварию — это все, что я знал. Мне и в голову не пришло, что он мог заснуть за рулем.

— И вы считаете, что именно это произошло, да?

— Должно быть. Не могу поверить, что Рэй мог намеренно такое с собой проделать.

— Нет, мистер Финдлей, я уверен, что он этого не делал. Вопросов больше нет.

Вдоль дороги тянутся старые дома — низкие входные двери, толстые стены, неоштукатуренные бревна. Строения переходят одно в другое, образуя сплошной длинный ряд, — понять, где кончается одно и начинается следующее, можно лишь по тому, что белая окраска сменяется желтой или кремовой. Позволив себе поволынить, я теперь шагаю быстро — время поджимает. Свет стал уже угасать, температура неуклонно падала по мере того, как солнце опускалось из своего невысокого зенита. По ходу я проверяю номер на каждой двери: 46, 48, 50.

Ищу желтую гаргулью — солнечные часы над калиткой. Она плохо закреплена, как он и говорил. Я никогда не бывала в этом городе — во всяком случае, во взрослом состоянии, — однако при наличии инструкций способна найти малейшую веху. Сквозь прутья калитки протянута цепь с замком. И цепь, и замок выглядят новехонькими — блестящая нержавеющая сталь на фоне черного чугуна. На секунду меня охватывает тревога: что-то не так, я не сумею войти, но когда я толкаю калитку, она открывается.