17 оргазмов весны. Маша Онегина - Михаил Камалеев

Все остальное – придуманные фантазии

Какая [в жопу] любовь?!

Любовь – лишь небольшая, незначительная часть страсти.

Именно поэтому я не очень удивился, когда забил до смерти этого локального наркобарона. Пока он в очередной раз стонал, скорчившись в ужасе, я успел оглядеться в комнате: на специальных подставочках на стене висела бейсбольная бита. Спасибо.

И это была месть.

Перед смертью он прошептал лишь: «Там, в дальней комнате…»

@@@

Дом был небольшой, всего три комнаты. В одну из них вела металлическая дверь, закрытая на замок. Видимо, это и была та самая [ «дальняя»] комната, про которую мне прохрипел Витька-барыга.

Я еще раз проверил, закрыта ли входная дверь. Переступая через тело, едва сдержал приступ тошноты. Задернул, насколько было можно, все шторы, оставил включенной лишь одну настольную лампу, остальной свет погасил.

К закрытой двери подошел один из ключей из связки. Я четыре раза [до упора] повернул его в замке, достал из кармана пистолет и прислушался. Никаких звуков не было, лишь на улице, совсем рядом, негромко и лениво мяукала кошка, да где-то далеко еле слышны были заезжавшие на автобазу машины. В комнате за дверью было тихо. Я осторожно дернул дверь, она легко и бесшумно начала открываться. Сквозь небольшую щель не было видно совершенно ничего. Абсолютная темнота. Я открыл пошире. И еще немного. Ничего не менялось – темнота, тишина. Я закрыл дверь и осмотрелся вокруг. Никаких выключателей. Я достал телефон, приоткрыл дверь и просунул руку внутрь, одновременно нажимая на кнопку на панели телефона, чтобы включился экран.

Вдруг мне в глаза ударил резкий свет, от неожиданности я дернулся назад, телефон выпал из рук, дверь захлопнулась, а я свалился на пол. В комнате послышалось какое-то шевеление. Я вскочил, снова открыл дверь и с пистолетом в вытянутой руке застыл перед входом в комнату. Лампы, видимо, включались и выключались от фотоэлементов, реагирующих на движение при пересечении порога, потому что сейчас в комнате снова было темно. Я прищурился и осторожно провел рукой вперед-назад. Свет снова включился, я на секунду зажмурился, но когда открыл глаза, увидел всю небольшую комнату целиком.

В этот момент в моей голове произошло землетрясение. Или сверхскоростной полет в космос. Все, что существовало до этого вокруг этой комнаты, моментально испарилось, превратилось в большое и бессмысленное ничто. Я стоял один посреди вакуумной пустоты, простирающейся во все стороны на миллиарды световых лет, а все, что осталось от вселенной, было в этой крошечной [квадратов на 8] комнате.

Прямо передо мной за прочной решеткой, приваренной к стенам, полу и потолку, с небольшой, закрытой на амбарный замок, дверцей посередине, на металлической кровати с пружинами, покрытой одним лишь полосатым тонким матрасом, склонив голову и положив руки на колени [именно так, как заставляют делать детей в детском саду] сидела моя жена. Маша Онегина. Живая. Совершенно голая и невероятно худая. Такие изможденные тела я видел на фотографиях годами морящих себя голодом анорексичек. На руках и ногах очень сильно проступали вены, покрытые дорожками ранок от уколов.

– МАША! – казалось, заорал я, но на самом деле лишь почти беззвучно шевелил вмиг пересохшими губами.

Она медленно подняла голову и посмотрела на меня. Ее глаза, казалось, были затянуты какой-то пеленой. Совершенно безразличный пустой взгляд. Я так и стоял на пороге с вытянутой рукой, направив на нее пистолет. Это тянулось вечность. Или даже две. Мы, разделенные какими-то тремя метрами и целым годом жизни, молча смотрели друг на друга.

– Маша… Ты узнаешь меня?

Она смотрела на меня и молчала. Ее лицо и глаза не выражали ничего. Ни одного признака проявления эмоций, каких-либо реакций, мыслей.

Я наконец-то опустил пистолет и шагнул внутрь комнаты. Свет снова погас. Пока я сообразил, что нужно делать, чтобы опять стало светло, весь исчезнувший недавно мир вернулся на место. И в этом мире нужно было действовать очень быстро: необходимо было найти ключ от решетки, найти одежду для Маши и удирать отсюда, бежать, бежать, бежать, бежать…

Сейчас совершенно не было времени на то, чтобы думать, что же с ней происходило весь этот год, какие ужасы случились с ней в этом месте, насколько глубока и обратима ли ее насильная наркозависимость, сможет ли она когда-нибудь вернуться к нормальной жизни, что нужно делать вообще, чтобы снова официально признать ее живой, посадят ли меня за убийство барыги…

Я судорожно пытался подобрать ключ к замку от решетки из этой огромной связки. Было всего два похожих, но они не подходили. И я не мог понять – то ли это действительно не те ключи, то ли это оттого, что мои руки дрожат, и я не в силах с этим справиться.

– Виктор Алексеевич запрещает мне вспоминать тебя, – вдруг очень медленно и тихим полушепотом заговорила Маша. Она все так же сидела, сложив руки на коленях, и смотрела отсутствующим взглядом куда-то вдаль перед собой.

– Виктор Алексеевич говорит, что ты злой и не любишь меня, а он добрый и обо мне заботится. Он меня кормит, читает мне журналы, показывает картинки и приносит телевизор, чтобы посмотреть футбол вместе со мной, если я хорошо себя веду. А ты меня бросил и не любишь.

У меня дергался глаз, дрожали руки, сердце собиралось покинуть тело через уши.

– Уходи. Ты сейчас опять мне все испортишь. Уходи, пока Виктор Алексеевич тебя не увидел. Он опять меня накажет из-за тебя. Он не даст мне лекарство и мне снова будет плохо. Ты злой. Ты не любишь меня.

Все это она говорила очень медленно, монотонно, без интонаций, еле-еле слышно.

– Машенька… Ты… Я сейчас открою… Я сейчас заберу тебя, мы поедем домой, к твоей маме, я помогу тебе. Сейчас, сейчас, сейчас… Я открою.

– Нет. Уходи. Ты злой. Я болею, мне нужны лекарства, а ты злой и бедный, у тебя нет денег на мои лекарства. А у Виктора Алексеевича есть.

– Маша… Ты сейчас не понимаешь, что происходит. Машенька! Сейчас я тебя заберу, мы поедем домой. Все будет хорошо. Все будет как раньше.

Нужно было найти ключ от замка. Или ножовку. Или пилу, чтобы разрезать этот ебаный замок! Для этого нужно было уйти из комнаты, а я не мог. А она продолжала говорить. Она совершенно не слышала меня, она не смотрела на меня, она говорила что-то такое, что ей прочно вбили в голову за этот год. Она говорила, говорила, говорила.

– Уходи…

– Маша! Посмотри на меня! Посмотри, пожалуйста!

Она чуть дернула головой, но взгляд ее все равно был все так же устремлен куда-то за пределы мира. Я просунул руку сквозь решетку.

– Машенька! Дай мне руку! Подойди ко мне! Маша!

Она даже не шевельнулась.

– Посмотри на меня!

– Уходи. Из-за тебя Виктор Алексеевич опять меня накажет. Он добрый и не хочет меня наказывать, но я часто плохо себя веду. И я болею, мне нужны лекарства, а ты бедный и у тебя на лекарства денег нет.