17 оргазмов весны. Маша Онегина - Михаил Камалеев

Я выключил везде свет, прихватил остатки водки и вышел из квартиры, закрыв снаружи дверь на ключ. Что ж, для того, чтобы выйти, им придется ломать дверь. Совершенно бессмысленное дело в их состоянии.

Я быстро прошел по двору, выбросил ключи в мусорный бак на углу дома и свернул налево – там невдалеке виднелось здание школы. Выходить на оживленный проспект с пистолетом в кармане было не очень хорошей идеей.

Сидя на лавке возле пустой хоккейной площадки, я позвонил маме, сказал, что буду поздно, что задерживаюсь по рабочим делам, чтобы меня не ждали и ложились спать [ «Завтра весь день свободный, а уезжаю только вечером», врать – так врать, что уж]. Быстро заглотив остатки водки из бутылки, я закурил и только сейчас взглянул на часы: всего лишь начало восьмого вечера. Время есть.

Ок, гугл, расскажи-ка мне о пистолете Макарова…

@@@

Краснозаводская – это, фактически, уже пригород. Небольшой район, отделенный от города лесополосой протяженностью в километр и небольшой речкой. Унылое место, где на дорогах с трудом видны остатки асфальта, положенного лет сорок назад. Когда я учился в университете, здешние гопники часто устраивали вылазки в центр, проводили облавы возле клубов, где проходили концерты местных групп. На память о тех временах на моей левой ноге навсегда остался шрам от удара заточенной отверткой. Сейчас, спустя десяток лет, те гопники выросли и разъехались по разным местам – кто по тюрьмам, кто по кладбищам, а оставшиеся превратились в беспрестанно поправляющих здоровье боярышником инвалидов. Но до сих пор, если встретить где-то на улице лихого «пацанчика» в полосатой кепке и штанах с лампасами, можно на сто процентов быть уверенным, что он именно с Краснозаводской.

Добродушный таксист, всю дорогу рассказывавший мне о том, что курить – это вредно, остановил машину на перекрестке у автобазы и [как мне показалось – искренне] посоветовал быть осторожнее.

– Может быть, тебя подождать? Тут, знаешь, опасно.

– Нет, спасибо. Я надолго.

И я не ошибся.

Нужный мне дом я нашел практически сразу: второе здание после поворота, ворота красного цвета. Не соврал друг-наркоша. Не совсем типичный, в общем-то, дом для этой местности: не деревянный, а кирпичный забор, насколько можно было разглядеть в сумерках – пластиковые окна.

Странно, но я не испытывал никакой неуверенности. Никаких сомнений. Никаких «а может быть не надо?».

Никакого страха.

А ведь никто не знает, где я нахожусь и что я делаю. Размышлять было некогда – я уже нажал на кнопку звонка.

– Что надо?

– Это Серега. От Скрипки. За хмурым.

– Ты один?

– Да, а ты?

Ответом на мой вопрос было противное пиликание и щелчок замка.

Я вошел в небольшой двор, за которым давно никто не следил – вокруг немногочисленных деревьев своей дикой жизнью существовала высоченная трава. Пройдя несколько метров, я остановился на пороге перед металлической дверью. Что делать-то? Звонка не было видно. Постучать?

Секунд через тридцать, которые я вполне мог бы отсчитать по стуку в своих ушах, разделив на три, зашуршал замок, дверь приоткрылась, звякнула цепочка.

В небольшую щель не было видно ничего.

– Сколько? – вдруг раздалось прямо мне в лицо.

– Два, – первое, что пришло мне на ум.

– Деньги давай.

Я протянул вперед руку на уровне своей груди и выстрелил. Пистолет я уже давно держал за спиной. Раздался хрип, в щель просунулась рука, пытаясь зацепиться за цепочку, а через секунду откуда-то снизу крик: «СУКА!»

Я просунул руку с пистолетом в щель и выстрелил наугад, вниз. Ответа не было. С той стороны двери лишь кто-то тяжело дышал.

Цепочку я снимал долго, не меньше минуты. Не так-то это и удобно делать, находясь снаружи [попробуйте]. Я распахнул дверь и слабый свет уличного фонаря помог увидеть, что после порога внутрь дома ведут три ступеньки, а там лежит довольно массивное тело. Я выстрелил еще раз, тело заорало. Я пытался нащупать какой-нибудь выключатель, но в конце концов просто осветил пространство телефоном.

Выключатель оказался на другой стороне, а Витька-барыга [если, конечно, это он] был здоровенным боровом метра под два ростом и килограммов на сто двадцать с лишним веса. Он валялся на полу, согнувшись пополам, хрипел и сжимал обеими руками себе живот. Я перепрыгнул через него, ударил ногой по голове сзади. Наклонившись, закрыл за собой дверь, повернул ключ, убрал связку в карман, отошел в сторону на пару метров, выставив перед собой пистолет:

– Есть кто еще?

Молчание.

Удар ногой в голову.

– Есть еще кто в доме?

– Нньеетфх…

– Повернись сюда, сука!

Тело пыталось шевелиться, но бесполезно. Я ударил его в спину. Еще раз. И еще. И еще раза три. В результате он перекатился с бока на бок, повернувшись ко мне лицом.

Судя по тому, что я увидел, оба выстрела попали ему в живот.

Я меткий, чо.

– Где ты это взял, тварь? – я сунул ему в лицо кулон с буквами М и О.

– Тбж… прм… счс… пршт… дбил… ты… пнмш… кто… я… ткой…

Сегодня прямо какой-то день ударов ногами в лицо.

– ГДЕ. ТЫ. ЭТО. ВЗЯЛ.

– Пшлнхуй…

Через несколько минут его лицо превратилось в кашу с кетчупом.

– ГДЕ. ТЫ. ЭТО. ВЗЯЛ. СУКА.

@@@

Я с детства много читал. В доме моих родителей нет ни одной книги, на которой не остались бы мои отпечатки пальцев. Та самая «Библиотека мировой литературы» на двести томов была мной освоена полностью еще до того, как я поступил в университет. Я один из тех немногих оставшихся, которые, прочитав скачанную бесплатно книгу в электронном виде, идут в магазин и покупают ее на бумаге, если, конечно, она понравилась. Я в какой-то степени даже жертва литературы – многие мои поступки [даже очень плохие] оправданы тем, что меня научили этому книги.

И возьмите кого угодно из великих и не очень писателей. Если отбросить всю эту напускную обремененность современными для них обстоятельствами, каждый писал лишь о внутренней борьбе человека со зверем внутри.

Ромео во все эти три дня безумного и фатального романа – просто альфа-самец, глава прайда, добивающийся случки с самкой другого прайда в борьбе за территорию.

Печорин [мой герой] – хладнокровный циник, жертвующий более слабым самцом, несмотря на свою внутреннюю приязнь.

Флегматичный Дориан Грей – лишь жертва своих неосознанных гей-страстей.

Да даже тот полковник, хлещущий солдата после бала, всего лишь показывает свою власть ради страсти.

И т. д.

В жизни есть только два определяющих понятия – страсть и месть.