Тайная история Изабеллы Баварской - Маркиз Де Сад

Герцога Бургундского со всех сторон осыпали похвалами, в то время как сам герцог, хотя и довольный этим успехом гораздо более, чем другими своими удачами, полагал, что теперь его удалят от двора.

Одержав победу, Изабелла и Людовик решили, что им более нечего бояться соперника, оказавшегося не слишком грозным, и без всяких стеснений предались постыдным оргиям и преступной расточительности.

Орлеан устраивал торжества в честь королевы, а королева — в честь Орлеана, и ничто не могло сравниться с роскошью этих празднеств. Каждый день при дворе изобретали новую моду, безжалостно отвергая старую, и презренные льстецы, тщившиеся подражать этой наглой роскоши, не могли даже два дня подряд появляться в одном и том же наряде. Сверкающие одежды мужчин и женщин затмевали свет факелов, освещавших придворные торжества; никто ни за что не платил. Торговцу, доставлявшему товар, вместо денег давали понять, что ему пристало радоваться, что предпочли его, а не его конкурента, ибо вельможи не только удостоили его чести лицезреть их, но и оказали ему великую милость, разорив его.

Слуги короля не получали жалованья, дети его нуждались во всем; великая нужда, влачившаяся по следам роскоши, не смела жалобами своими омрачать слух вельмож. Суеверие заключило союз с распутством. Щедро одаривая своих прислужников, Орлеан и королева жестоко отталкивали несчастных, моливших поддержать их жалкое существование; они оскорбляли предписания самой святой и почитаемой религии, ибо полагали, что, делая богатые дары Церкви, они искупят поведение свое… В преступном ослеплении, они на место истинной добродетели ставили лицемерие и бесчеловечность.

Однако нашелся отважный апостол, рискнувший донести до ступеней трона слово истины.

Выступая с проповедью перед придворными, монах по имени Жак Легран с резкими словами обрушился на чудовищные злоупотребления развращенного века; он начал с описания народных бедствий.

— О беспечные нечестивцы, нечувствительные к страданиям несчастных, — вскричал он, — покиньте ваши пристанища порока и идите за мной в печальную обитель, где жалкий бедняк льет слезы, не в силах превозмочь нищету свою. Раздавленный нуждой, в тоске почивает он на груди спутницы горестей своих, позабыв о супружеской нежности… Желая вознести молитву Всевышнему, он шевелит иссохшими губами, но лишь стон срывается с уст его! Он ближний ваш, но вы не считаете его человеком! Ограничивая желания свои самым необходимым, он благодарит Небо за каждую посланную ему кроху, в то время как вы, купаясь в роскоши, презираете само существование его! Он взывает, но вы отталкиваете его; он умоляет вас, но вы не внемлете его мольбам и, боясь явить чувствительность свою, не желаете разделить его печали. Все мы рождены в лоне одной природы, всех нас похоронят в одной земле, но, когда он станет покидать земную юдоль, его совесть не будет омрачена ужасным сознанием того, что кто-то по вине его приблизил свой последний час.

После этих слов из очей праведного монаха полились слезы.

— Увы, — продолжал он, утирая сбегавшую по щекам влагу, — дни, кои вы в заблуждении своем считаете благословенными, пролетают, словно молнии, стремительно увлекая вас за собой в пропасть. Так неужели вы позволите, чтобы последующие дни ваши омрачили сожаления, чтобы ослабевшие души ваши пребывали в безысходном отчаянии? Неужели сиюминутные удовольствия, доставляемые вам богатствами, накопленными греховным путем, неужели, спрашиваю я вас, сии пустые наслаждения могут сравниться с блаженной радостью, полученной от горячей благодарности несчастного, коему вы облегчили страдания его?

Напомнив о Господе, осыпавшем милостями свой народ, заблудившийся в пустыне, добродетельный монах призвал заблудших вернуться на путь истины и благочестия.

— Помните: всем нам предстоит держать ответ в храме Господнем. Так почему, вместо того чтобы внимать словам моим, вы со сладострастием впериваете взор свой в роскошные наряды, недостойные праведников, готовых предстать перед ликом Всевышнего? Зачем в нечестии своем наполняете храм богатствами, пробуждая ненависть и злобу немощных и неимущих? Вспомните: Иисус изгнал торговцев из храма! А вы постыдным поведением своим бездумно навлекаете на себя гнев Господень, вместо того чтобы, подавая пример добрых нравов и благочестия, заслужить милость войти в святилище, где Господь в милости своей возвысит вас над остальными!

И сей праведный апостол истины в нескольких словах нарисовал точные портреты тех, в ком он страстно желал пробудить добродетель.

Уязвленная и смущенная, королева покинула храм. Орлеан досаду скрыл, однако предупредил оратора, что, ежели тот не перестанет нагло оскорблять высокопоставленных особ, он его утопит.

Проповедника захотел послушать сам король. Явившись к королю, брат Жак прочел ему такую проникновенную проповедь, что Карл прослезился. «Ах, — произнес он, — мы сделаем все от нас зависящее, чтобы исполнить ваши предписания…» Ответ свидетельствовал как о слабости, так и о доброте мирной души короля.

Некоторые придворные дамы спросили брата Жака, как он осмелился говорить с такой заслуживающей порицания дерзостью. «Вы сами поведением своим вынудили меня на такие речи», — ответил он.

По наущению королевы, чьи тайные замыслы теперь нам известны, герцог Орлеанский постепенно захватил управление в Нормандии, однако провинция отказалась признать его. Разгневанный, он помчался в Руан, но там ему пришлось отступить перед благородными и честными нормандцами; вернулся он ни с чем. Народ в этой провинции признавал своим господином только короля. Поэтому, как только здоровье Карла улучшилось, герцог Орлеанский потребовал короля подтвердить его назначение правителем Нормандии. Члены Совета воспротивились этому решению; королю живописали порочную систему управления, ожидавшую провинцию в случае, если ее доверят принцу, слухи о бесчинствах которого распространились по всей стране; нетрудно представить, что более всего сопротивлялись этому назначению сторонники герцога Бургундского.

Тем временем король почувствовал необходимость провести ряд государственных реформ, но, прежде чем приступить к действиям, он решил посоветоваться с герцогом Бургундским; однако из-за случившегося припадка, более сильного, чем предыдущий, с мудрыми решениями Карла приходилось повременить, а следовательно, его супруга и брат вновь могли делать что угодно.

Призвали герцога Иоанна; герцог согласился, но прибыл в сопровождении столь многочисленной свиты, что те, кто добивался его приезда, не на шутку испугались. Объясняя, отчего с ним такое многочисленное войско, он рассказал о высадке английского десанта в порту Эклюз; желая ввести в заблуждение Изабеллу и Орлеана, он попросил у них помощи, дабы разбить англичан. Обманутые речами герцога, все, кто мог, двинули свои отряды к Эклюзу; и, только когда герцогу Иоанну до Парижа осталось два дня пути, все наконец догадались о его истинных намерениях. Людовик понял, что он пропал: вынужденный уступить сопернику, он одновременно навлекал на себя гнев угнетенного им народа и месть вельмож, ревниво относившихся к его непомерному возвышению. Герцог удалился в Мелен. Считая, что для герцога еще не все потеряно, Изабелла надеялась уладить его дела, приведя под его знамена дофина. Поэтому вместе с принцем она помчалась к Орлеану. Узнав о бегстве трех главных лиц французского двора, герцог Бургундский, уже успевший разместиться в Лувре, перебрался во дворец Сен-Поль, откуда, как ему доложили, несмотря на сопротивление слуг и лакеев, похитили дофина; герцог решил задержать беглецов.