Воин любви. История любви и прощения - Мелтон Дойл Гленнон

Крейг говорил мне, что обсуждал проблему порнографии с психологом. Доктор отнесся к нему с симпатией, потому что сам в прошлом году чуть не потерял жену по той же причине. Теперь он сидит в четырех футах от меня, и мне это не нравится. Я знаю, как мы стараемся спасти других ради того, чтобы спастись самим. Я не собираюсь становиться частью пути этого мужчины к спасению. Кроме того, он неприятный. Видно, что ему неловко. Он с надеждой улыбается – ему явно нужна моя поддержка. Он хочет услышать от меня, что все будет в порядке. Я так не считаю, поэтому сохраняю нейтральное выражение лица. Мне ясно, что этот человек привык видеть на лицах женщин улыбку поддержки. Я чувствую, что мое нежелание улыбаться сбивает его с толку. Он откашливается и говорит:

– Здравствуйте, Гленнон. Спасибо, что сегодня присоединились к Крейгу.

Он так свободно произносит наши имена, и меня это коробит. А психотерапевт продолжает:

– Вы выглядите очень рассерженной, Гленнон. Вы не расскажете нам, что вас так злит.

Мне хочется ответить: «С чего вы взяли, что я рассержена? Потому что я не улыбаюсь? Крейг тоже не улыбается. Почему нейтральное выражение женского лица говорит о гневе, а нейтральное выражение лица мужчины – просто нейтральное?» Но вместо этого я говорю:

– Да, я, наверное, действительно рассержена.

Психолог спрашивает почему.

– Потому что муж давным-давно пообещал мне не смотреть порно, – отвечаю я. – Но он мне солгал. Он принес порнографию в наш дом, где эти ролики могли найти наши дети, – и возможно, уже нашли. Он подверг моих детей опасности. Он грязно использовал тела дочерей других родителей, хотя у самого есть дочери. Он позволил мне десять лет верить в то, что наши сексуальные проблемы – это моя вина. Но, возможно, это не так. Возможно, я вовсе ни в чем не виновата.

Психолог смотрит на Крейга. Он наблюдает за его реакцией. Крейг молчит. Он печален и отстранен. Психолог переводит взгляд на меня и говорит:

– Я понимаю. Но, Гленнон, давайте дадим Крейгу шанс исправиться. Он честен с нами. И хочет рассказать всю свою историю.

После слов «всю историю» в комнате повисает тишина. Напряженная и полная ожидания, как пауза между молнией и громом. Мы трое смотрим друг на друга, и в ту же секунду я понимаю, что вся история – это именно то, что мы упустили.

Мысленно я возвращаюсь на два месяца назад. Я стою возле кухонного стола, а Крейг рассказывает мне о своем приятеле с работы.

– Он изменил жене. Ей было очень трудно, но со временем она все же его простила. Они снова живут вместе. И они счастливы.

Я удивилась, что Крейг решил это мне рассказать. Мне не хотелось это слышать. Мне не хотелось вести разговоров о супружеской неверности в своем доме – особенно в тот момент, когда я собирала завтрак для детей. И я не стала ни о чем спрашивать. Я не посмотрела на Крейга и постаралась его не слышать. Но теперь, когда я вспоминаю голос Крейга в тот момент, мне становится ясно, что в нем звучала мольба. Теперь я слышу то, что упустила раньше: Крейг не просто рассказывал историю брака своего приятеля, он спрашивал о нашем браке. Я вспоминаю, как продолжала нарезать сэндвичи для детей идеальными треугольниками: нажать на нож, отрезать, повторить, отрезать, повторить. Тогда я сказала Крейгу:

– Он – козел, а жена его дура. Я бы забрала детей и никогда не вернулась. Я бы никогда этого не простила. Никогда – даже через миллион лет.

Крейг выслушал меня молча.

– Понимаю, – сказал он и начал убирать со стола.

Сейчас, в кабинете психолога, я слышу собственные слова:

– Честно говоря, я не верю, что Крейг рассказывает нам всю историю. Не думаю, что он когда-нибудь рассказывал все.

– Гленнон, я вас понимаю, – дрогнувшим голосом отвечает психолог. – Но я знаю Крейга и верю в то, что он честен.

Я вздрагиваю и плотнее натягиваю свой свитер. Впервые я замечаю, что Крейг и психолог в футболках и шортах. Разве мужчины не ощущают холода? Почему они не натягивают свитеров, не съеживаются, не втягивают ладони в рукава и не обхватывают ноги руками? Почему, черт побери, им постоянно тепло, комфортно, спокойно и приятно?

– Она права, – произносит Крейг. – Мне нужно ей кое-что рассказать.

От его голоса мне становится еще холоднее.

Вмешивается психолог:

– Да, верно. Крейгу нужно многое рассказать. Это можно сделать правильно или неправильно. Нам с Крейгом нужно несколько раз пообщаться, а через пару недель мы обсудим новую информацию.

Неожиданно для самой себя я начинаю громко хохотать. Мой смех раздается в комнате, как автоматная очередь. Мужчины подскакивают на месте, и мне приятно это видеть. Женский смех привлекает мужское внимание быстрее, чем слезы. Я тыкаю пальцем в психолога и говорю:

– Ха! Это смешно! Вы говорите «правильно», «неправильно»! Вы – смешной человек! – Смеяться я перестаю так же резко, как и начинаю. – Нет, никаких отсрочек! Крейг рассказывает мне все немедленно.

Я смотрю на Крейга и чувствую в груди лед. Колючие, холодные льдинки.

– Начинай, – говорю я. – Если ты хоть что-то утаишь, я уйду и никогда не вернусь назад. Ты знаешь, я на это способна.

Я встаю с дивана, подхожу к креслу и усаживаюсь – максимально далеко от Крейга.

Он начинает говорить, не глядя на меня.

– Были другие женщины, – бормочет он. – На одну ночь. И первая была через несколько месяцев после нашей свадьбы.

У меня перехватывает дыхание. Я смотрю на Крейга. Он ждет моей реакции, но неожиданно я оказываюсь далеко от кабинета психолога. Я держу отца за руку, и мы с ним идем по белой ковровой дорожке. Мы с папой приближаемся к Крейгу. «Стоп! Остановитесь! – кричу я себе и отцу. – Остановитесь! Поверните назад!» Но мы продолжаем идти. Все решено. Ничего нельзя изменить.

Крейг продолжает говорить. Это не может быть правдой! Пока я сидела дома, меняла подгузники, мыла посуду и кормила наших детей, он спал с другими женщинами. Пока я умоляла свое тело исцелиться, он лежал с другими телами. Пока я страдала из-за своей неспособности ощущать близость во время секса, он был близок с другими. На протяжении многих лет он позволял мне чувствовать себя виноватой. Он позволял мне плакать на его плече и спрашивать: «Что со мной не так? Почему я не могу почувствовать себя в безопасности во время секса?» Он гладил меня по голове и говорил, что не знает. Он знал. Он сам был тому причиной.

Когда Крейг перестает говорить, мы какое-то время сидим молча. Мужчины находятся между мной и дверью. Мне надо встать и выйти, но ноги меня не слушаются. Психолог встревожен.

– Гленнон, с вами все в порядке?

Самый глупый вопрос, какой только можно задать. Я даже не пытаюсь ответить. Я молча смотрю на него и позволяю снова произнести мое имя. Я ненавижу его. Я отворачиваю свое кресло от обоих мужчин и гляжу в огромное окно, которое выходит на парковку. Наклоняюсь и кладу руки на стекло, чтобы успокоиться. Я смотрю на парковку и вижу блондинку, которая спешит к своей машине. Интересно, что она знает о своих родных, а о чем и не догадывается. «Надеюсь, ты хорошо знаешь своих близких», – думаю я. Но сразу же понимаю, что, возможно, ей лучше не знать. За несколько минут я перешла от незнания к знанию, и пока что знание намного, намного хуже. Я не уверена, что вообще смогу это пережить. И я беру назад свое пожелание этой блондинке.