Воин любви. История любви и прощения - Мелтон Дойл Гленнон

– Нам надо переехать сюда.

– Да, – соглашаюсь я. – Надо.

Это правильно. Мы должны уехать от всего, кроме самих себя. Нам нужно время, пространство, солнце и пальмы.

На следующий день Крейг звонит своему начальнику и сообщает:

– Я переезжаю в Неаполь, чтобы спасти жизнь жены.

– Поезжай, – говорит начальник.

Я волнуюсь, потому что переезжать в таком состоянии опасно. Я напоминаю себе, что, поскольку кризис – переломный момент, это лучшее время, чтобы избавиться от всего, кроме самого главного. Мы начинаем отбор. Мы прощаемся со школой наших детей, с нашими соседями и церковью. Большую часть вещей мы отдаем на благотворительность. Приезжаем во Флориду и обещаем себе, что сосредоточимся на отдыхе, общности и исцелении.

Несколько месяцев мы сидим у бассейна, покупаем еду на рынках и долго гуляем все вместе. Мы не заводим новых друзей, не занимаемся ничем, что может осложнить нашу жизнь. Я постепенно загораю, становлюсь сильнее и счастливее. И все члены нашей семьи тоже. Поначалу у нас нет никаких правил, Крейг работает на дому, как и я. Мы общаемся только друг с другом. Каждый вечер мы сидим во дворе, наблюдая за маленьким аллигатором, живущим в озерце. И каждый день мы повторяем:

– Невозможно поверить, что мы сделали это. Тем, кто так живет, мы всегда завидовали. Мы свободны. Это наше начало.

Проблема заключается в том, что, куда бы ты ни пошел, ты остаешься собой. Мы не вышли из шахты. Свой яд мы принесли с собой. Это не начало, а лишь продолжение.

На моем ноутбуке вирус, поэтому приходится писать с домашнего компьютера. Я случайно нажимаю на неизвестный файл, и на экране появляется изображение обнаженной женщины, которая на четвереньках ползет к камере. Я буквально подпрыгиваю в кресле. Мне хочется выйти, но, когда я нажимаю на кнопку «х», появляются все новые и новые порнографические изображения – каждое еще непристойнее предыдущего. Я вижу двух обнаженных женщин, стоящих на четвереньках на кафельном полу. Ухмыляющийся мужчина направляет их лица к своему пенису. Я изо всех сил пытаюсь закрыть окно, но теперь эти две обнаженные женщины начинают ласкать, целовать и царапать друг друга. Группа мужчин со смехом наблюдает за ними, словно все это часть какой-то непристойной шутки. Такие ролики создаются специально для мужчин, ненавидящих женщин.

Я смотрю на экран монитора, и осознание этого ужаса парализует меня. «Я ошибалась! Я ошибалась! Я ошибалась! Я ошибалась!» Я думала, что в моей семье, в этом маленьком, созданном мной мире, существуют другие правила. Но правила оказались теми же, что и всегда. Я снова вернулась к табличке: «Жирным цыпочкам вход воспрещен!» Вот я в подвале, сижу на плечах парня из братства. Он держит в руках банку с пивом и распевает: «Мы пьем пиво и трахаем баб, и здесь нет места слабакам». Я участвую во всем этом. Я – часть системы, которая считает, что женщин следует высаживать, растить и украшать, а потом использовать, снимать в непристойных фильмах, продавать и смеяться над ними. Секс – это то, что мужчины делают с женщинами или за чем наблюдают, когда женщины делают это друг с другом. Как и эти женщины, я – шутка собственного мужа. Я раскрываю папку и вижу там множество файлов, множество женщин. Здесь хранится целое собрание шуток. Этим компьютером наши дети пользуются каждый день. Я выключаю его, закрываю глаза и изо всех сил трясу головой. Я не могу поверить, что мой муж принес в наш дом такие вещи. Домашние задания детей мирно соседствуют с непристойными роликами – точно так же, как в той черной коробке, где хранились видеозаписи футбольных матчей Крейга и порнофильмы. Я хватаюсь за край стола, чтобы справиться с собой. Мой мозг сейчас взорвется от страха.

А что, если дети уже открывали эти файлы? Они наверняка поняли, что кто-то из их родителей сознательно сохранил эти ролики. Что узнали из них мои девочки? Как они теперь представляют себе, что значит быть женщиной? Как представляет себе взрослую жизнь мужчины мой сын? Каким теперь видится секс моим детям? Боже мой, теперь они отравлены. Они наверняка ощутили боль и стыд – и это слишком тяжелый груз для детей. Я понимаю, что хранение порнографии на семейном компьютере – это все равно что подлить виски в чашку Эммы. Все равно что оставить несколько дорожек кокаина в детской. За такое родителей следует арестовывать! Мне хочется позвонить в полицию. Пожалуйста, заберите моего мужа!

Мне хочется швырнуть этот источник боли на пол и увидеть, как он разлетится на миллион кусочков. Но вместо этого я отодвигаю кресло, мчусь по лестнице и выбегаю на улицу. Мне кажется, что я несусь сломя голову, но ноги у меня слабеют, и я сажусь на дорожку, закрываю лицо руками и рыдаю. Собственное поведение изумляет меня не меньше, чем те ролики, но этот гнев кажется знакомым. Эта ярость кипела, бурлила, постепенно нагревалась – и вот она вырвалась на поверхность. Мой гнев первобытный, всеобъемлющий и древний. Это лесной пожар, с которым невозможно справиться. Это нечто общее и безличностное. Такой пожар способен сжечь весь мир. Безграничность собственной ярости пугает меня, и я решаю сосредоточить ее силу на одном лишь Крейге – я направляю на него лазерный луч.

Я сижу на дорожке, сжав голову руками, и думаю: «Мы в опасности!» Впервые за десять лет мое «мы» не включает в себя Крейга. «Мы» – это я и мои дети. Мы в опасности, и Крейг представляет для нас угрозу. Но потом я думаю: «А что, если это моя вина?» Я уже замерзла. Меня начинает тошнить. «Что, если это я подтолкнула своего мужа к порнографии и теперь получаю то, что заслужила?»

Но эту мысль я отвергаю так же быстро, как она и пришла мне в голову. Нет! Нет! Нет! Нет! Каждый отвечает сам за себя. Он слаб. Черт с ним. Черт с ними со всеми. Я решаю, что мне нужно порвать с Крейгом и со всеми мужчинами. Это решение приносит мне невыразимое облегчение. Но я тут же думаю о Чейзе. Как я могу так говорить обо всех мужчинах, если мой сын вырастет и станет одним из них?

Я с трудом поднимаюсь и возвращаюсь в дом. Я не разговариваю с Крейгом, пока дети не уложены в постель. Тогда я вхожу в спальню и говорю мужу:

– Я нашла твою порнографию. Ты обещал никогда больше не приносить этого дерьма в дом. Но ты не просто принес это, но еще и разместил на компьютере наших детей. Ты – опасный лжец. Ты вообще любишь нас?

Крейг не пытается оправдываться. Он не говорит, что я перегибаю палку. Он опускает голову и шепчет:

– Мне так жаль… Мне нужна помощь…

Через какое-то время Крейг обращается к психологу. Мы не говорим об этом. Мы перестаем проявлять любовь друг к другу. О сексе и речи быть не может. Я не могу открыться человеку, которому не в силах доверять. Я закрываюсь для Крейга. Теперь я должна защищать свое тело и свое сердце. Мы с мужем становимся деловыми партнерами, а наш бизнес – это воспитание детей. Мы ведем себя вежливо, как и подобает коллегам.

Но потом, как всегда, происходит нечто большее.

* * *

Через несколько месяцев я тону в большом черном кожаном диване в неприветливом кабинете психолога Крейга. Колени у меня задраны вверх, а стопы висят в воздухе. Я похожа на оставленную кем-то куклу. Я думаю, что если уж не могу дотянуться до пола, то лучше притвориться, что и не хочу этого. Я подтягиваю ноги к груди и обхватываю их руками. Я сама себе щит.