Воин любви. История любви и прощения - Мелтон Дойл Гленнон

– Пиши, Гленнон, – говорит она. – Каждое утро вставай и пиши, как та девушка, что составила этот список.

Я слушаюсь. Поскольку матери приходится заниматься разными делами, мой будильник каждое утро звонит в 4.30. Я выбираюсь из постели и бреду к кофеварке, которую заранее запрограммировал для меня Крейг. Кофе я пью в кладовке – это единственное пригодное место, мой кабинет. Потом я открываю компьютер и начинаю писать. На улице темно, в кладовке тоже. И я спокойно пишу о своем мраке. В этот час я предлагаю своему истинному «я» рассказать о боли, гневе, любви и утратах. Я никогда не пропускаю этого утреннего свидания с самой собой, потому что в кладовке происходит нечто важное. После этого я чувствую себя более спокойной, здоровой и сильной. Выпустив внутреннего демона на чистый лист, я перестаю бояться его. Он оказывается не таким страшным, как я думала. Я меньше боюсь себя. Может быть, мне просто нужно было каждый день контролировать свой стыд, как диабетики контролируют уровень сахара. Я говорю правду, и это ослабляет чувство стыда и приносит облегчение. Это священное очищение от болезненных секретов. И это безопасно, потому что я делаю это в темноте, перед экраном. Мне не приходится видеть чужого смятения и смущения.

Через несколько месяцев я готова показать свои труды другим людям. Я создаю блог. Каждое утро я нажимаю кнопку «опубликовать» и ухожу заниматься детьми. Но разум мой возвращается к экрану. Весь день я думаю, прочитал ли кто-нибудь мои слова, поняли ли меня, ответят ли мне. Я жажду обратной связи. Я проверяю свой блог по сто раз на дню и с удовольствием вижу, что люди отвечают. Они отвечают из своих домов и офисов, они пишут с телефонов. И все они твердят одно: «Я тоже, я тоже, я тоже. Мы понимаем твой мрак, и он похож на наш. Ты не одна». Каждый новый «лайк» и комментарий вызывают у меня прилив адреналина. Меня поняли. Меня нашли. Со временем мой блог приобретает популярность, со мной связываются агенты, и я заключаю контракт на книгу. Оказывается, моя боль не напрасна. Мой блог стал моим убежищем, безопасным миром, где нет пустых разговоров, нет сценариев – только истина.

Страстное желание быть узнанной и понятой Крейгом ослабевает. Впервые все мои потребности удовлетворяются – преимущественно посторонними людьми. Я считаю, что это правильно. В конце концов, не следует сваливать все на единственного человека. Я предпочитаю писать о Крейге, а не разговаривать с ним. Это безопаснее, приличнее, и наша жизнь от этого становится лучше. Нас легче понять, когда мы из настоящих людей становимся персонажами. Крейг чувствует, как я отдаляюсь от него, уходя в новый, созданный мной мир. Он хочет пойти со мной. Он читает каждое написанное мной слово и все комментарии. И зачастую впервые узнает правду о своей жене.

Однажды я пишу о том, как накануне объелась и долго мучилась рвотой – и все это после нескольких лет пищевой трезвости. Крейг читает этот пост вместе с другими моими читателями и пишет мне с работы. «Я беспокоюсь о тебе. С тобой все в порядке? Может быть, нам поговорить об этом?» Вечером мы сидим на диване и пытаемся поговорить. Мы оба чувствуем себя неловко. Я не могу объяснить ему свою булимию. В разговоре невозможно быть столь же честным, как в виртуальном мире. Интересно, почему мне гораздо проще быть честной с посторонними людьми, чем с родными. Я сижу рядом с Крейгом и не понимаю, как быть собой. Я чувствую, что превращаюсь в свою представительницу. Истинная я осталась в постах. Мне хочется сказать: «Если хочешь понять меня по-настоящему, просто прочитай все снова». Но вместо этого я говорю:

– Со мной все в порядке, дорогой. Честное слово! Все хорошо.

Я встаю, показывая, что разговор закончен. Мне не нужно от Крейга то, в чем я нуждалась раньше. Благодаря незнакомцам на экране я нашла близость, которой так жаждала. И как я вскоре узнаю, это нашли мы оба.

* * *

Я начинаю уставать больше, чем обычно. Каждое утро я чувствую себя пришпиленной к кровати, как бабочка в витрине. У меня болят суставы, отекают ноги, волосы выпадают клочьями. Меня постоянно знобит. Два разных врача считают, что это психосоматика. Я смотрю на свои отекшие ноги в синяках и пытаюсь понять, что это: мой разум атакует тело? Или тело атакует разум? Может быть, меня терзает что-то извне? Я не знаю. Третий врач назначает анализ крови и находит признаки хронической болезни Лайма. Меня пичкают таким количеством антибиотиков, что вскоре они перестают действовать. Я чувствую себя все хуже и хуже. Мы уже не понимаем, это болезнь или лечение.

Мы покупаем небольшую сауну и устанавливаем ее возле кровати. Весь мой мир – это два шага от кровати до сауны. Иногда я бываю настолько слаба, что Крейгу приходится помогать мне поворачиваться. Мы редко касаемся друг друга. Мое тело страдает от постоянной боли, а разум в тумане. Мне сложно закончить предложение – сказанное или написанное. Часто я не могу вспомнить, кто я и где нахожусь.

Как-то ночью я лежу в постели, глядя в потолок. Я чувствую себя такой тяжелой, что мне кажется, я тону – и сейчас исчезну совсем. Я теряю сознание. Придя в себя, я нахожу под одеялом телефон и пытаюсь поднести его к уху. Он весит целую тонну. Я набираю номер сестры. Когда она отвечает, я говорю:

– Мне кажется, я скоро умру. Мне так страшно. Что будет с моей семьей?

Сестра плачет. Мне хочется утешить ее, но я уже произнесла все слова, на какие хватило сил. Я роняю телефон. Слышу, как дети играют внизу, и в миллионный раз переживаю из-за того, что не могу больше заботиться о них. Возможно, это навсегда. Я исчезаю, потом возвращаюсь. Такое случается со мной по несколько раз в день. Это не похоже на засыпание и просыпание – это как умирание и возвращение к жизни. Открыв глаза, я сквозь туман вижу, что Крейг спит рядом. Я застряла между двумя мирами. Я хочу сказать ему, чтобы он отвез меня в больницу, но не могу пошевелить рукой, чтобы разбудить его. У меня нет сил произнести слова. Я заперта внутри себя. Мысленно я кричу ему: «Отвези меня в больницу! Отвези меня к врачам, к тем, кто знает, как мне помочь!» Крейг не шевелится, не открывает глаза. Я в ярости от того, что он не слышит моего безмолвного крика. Я исчезаю – я больше не у себя в доме, а в психиатрической больнице. Я смотрю на потолок и рассказываю Мэри Маргарет о канарейках. Я говорю: «Мы не сумасшедшие, Мэри Маргарет. Но мы в опасности. Если они не услышат первого сигнала, канарейка умрет». Видение бледнеет, и я снова оказываюсь в постели с Крейгом. Я смотрю на него, потом оглядываю всю нашу спальню. Что пытается сказать мне мое тело? Какой яд его терзает? Как выбраться из этой шахты?

Навестить меня приезжает моя подруга Джина. Я лежу под одеялами, маленькая и бледная. Она боится за меня. Вместе с Крейгом они планируют нашу поездку в ее кондоминиум в Неаполе, штат Флорида. Как только я схожу с самолета, солнце согревает меня, влажность окутывает мои суставы. Я испытываю огромное облегчение. Через несколько дней у меня перестают болеть колени, а на подушке больше нет клочьев волос. Я могу совершать короткие прогулки и готовить детям сэндвичи на завтрак. В последний вечер в Неаполе Крейг касается моей ноги, и я не кричу от боли. Он смотрит на меня и говорит: