Жена лекаря Сэйсю Ханаоки - Савако Ариеси

Мудрая мать прочла мысли сына, бросила взгляд в сторону сияющей невестки, нахмурилась и вернулась обратно в дом.

Подобное выражение неудовольствия в разгар всеобщего ликования показалось Каэ необъяснимым. И хотя она давно научилась не ставить под вопрос поведение Оцуги, этот поступок свекрови обеспокоил ее. «Ну почему она не может просто порадоваться?» – спрашивала себя Каэ.

Загадка вскоре разрешилась. Однажды вечером, когда Каэ помогала мужу раздеться, фу сума в их спальне раздвинулись и неслышно вошла Оцуги. Час был уже довольно поздний, и супружеская пара готовилась к близости. Смущенная Каэ замерла на месте, у нее появилось такое чувство, будто ее поймали на месте преступления. Но Оцуги не обратила на невестку никакого внимания, она просто села перед Сэйсю и завела беседу в своей неподражаемой категоричной манере.

– Прошу вас, Умпэй-сан, выслушайте меня. Я много думала, прежде чем заговорить с вами об этом.

– Что такое, матушка?

– Сегодня я ходила на могилу вашего отца и поделилась с ним своими мыслями. И мне показалось, что он ответил. Если бы он был жив, непременно поступил бы так же.

– О чем вы толкуете?

– Позвольте мне испытать на себе ваше обезболивающее снадобье.

Каэ судорожно вдохнула, поглядев сначала на Оцуги, потом на мужа. Через секунду Сэйсю расхохотался, ясно давая понять, что отвергает эту идею.

– Вы меня поражаете, матушка. Что за предложение, да еще среди ночи! Умоляю вас, выбросьте это из головы и идите спать.

– Нет, – решительно заявила Оцуги. – Все близкие вам люди, за исключением самых глупых, понимают, что исследования можно будет считать завершенными только после того, как вы испробуете снадобье на человеке. Я ваша мать, я дала вам жизнь, так что я лучше других разбираюсь в ваших нуждах.

Слова хлестнули, словно плетка. «За исключением самых глупых…» – откровенный намек на нее, на Каэ. «Я ваша мать, я дала вам жизнь, так что я лучше других разбираюсь в ваших нуждах» – еще один пример того, что Оцуги намеревается отстоять свою главенствующую роль в судьбе Сэйсю.

– О нет! Я давно уже решила предложить себя. Прошу вас, господин, испробуйте снадобье на мне! – Заявление Каэ стало полной неожиданностью не только для мужа и свекрови, но, похоже, и для нее самой.

– Чушь! – холодно осадила ее Оцуги. – Как я буду глядеть людям в глаза, если что-то случится с моей дорогой невесткой? Нет, ты мне ничем не обязана. И не вмешивайся. Продолжай заботиться о себе и о благоденствии семьи.

– Как вы можете такое говорить! Это я, ваша невестка, не смогу смотреть людям в глаза, если позволю вам, моей дорогой свекрови, принять лекарство. Разве я буду после этого счастлива? Нет, что бы ни случилось, я возьму ответственность на себя.

– Нет и нет. Мне уже немного осталось. Я пережила своего мужа. Мне не о чем жалеть. После смерти Окацу мне хотелось уйти вслед за ней, потому что никакой радости будущее уже не сулило. Дети мои выросли. У Умпэя отличная жена. Теперь я предпочла бы лечь рядом с мужем в могилу, вместо того чтобы прозябать в доме, которым заправляет юное поколение. Если мое тело пригодится сыну, благодарность моя не будет знать пределов. А перед тобой стоит важная задача, тебе еще предстоит произвести на свет наследника рода. До тех пор о твоем теле надлежит заботиться и оберегать его.

Любой не имеющий представления об их вражде человек счел бы этот диалог воплощением благородства. Но умные речи Оцуги не могли сбить Каэ с толку. Какая ирония заключалась в словах «дорогая невестка»! Упоминание о необходимости «произвести на свет наследника» было не чем иным, как очередным выпадом в сторону Каэ, – свекровь попрекала ее тем, что она родила девочку. И после десяти лет брака никаких намеков на беременность больше не было. «Прекрасно понимая, что это мое больное место, Оцуги ударила по нему нарочно», – решила впавшая в отчаяние Каэ.

– Говорят, что бездетная женщина или та, которая в течение трех лет не родила мальчика, должна уйти. Это про меня, я совершенно бесполезна, только девочку вам подарила. Так зачем же мне жить? Разве я не заслуживаю смерти? Я настаиваю на том, чтобы стать подопытной. Как я могу позволить старой женщине пройти через подобные испытания?

Под видом самоуничижения Каэ отважилась назвать свекровь старой – тонко рассчитанный удар по гордости Оцуги, которая до сих пор выглядела молодо и неустанно за собой следила.

– Это верно, я стара и никчемна, но мое тело, выносившее восьмерых детей, все еще остается здоровым. Я, без сомнения, выдержу опыт.

– Я вам не позволю! Меня как вашу невестку совесть загрызет. Вы должны уступить.

– Даже если твоя совесть останется чиста, на мою ляжет пятно. И поскольку я первая завела разговор, мне и быть первой!

Эта перепалка продолжалась еще долго, пока Сэйсю наконец не выдержал и не бросился ничком на футон.

– Прекратите! – взревел лекарь, словно дикий зверь, перебудив весь дом. – Прекратите! Прекратите!

Он отругал жену и повернулся к матери:

– Матушка, вы сказали, что вам немного осталось и что жизнь вам недорога. Неужели вы настолько уверены, что умрете, приняв мое снадобье?

Сэйсю полыхал злостью. Женщины притихли. В попытке обойти друг друга они совершенно забыли о гордости и самолюбии лекаря.

– Простите меня, – тут же извинилась Каэ.

– Глупо было говорить такое. И меня простите, – раскаялась Оцуги.

Отходчивый Сэйсю быстро вернулся к своей мягкой манере разговора и попытался заставить их удалиться:

– Идите же. Обе. Успокойтесь и ложитесь спать. Мне тоже надо отдохнуть.

Но женщин не так-то просто было сбить с пути. Оцуги снова взялась убеждать сына:

– Если вы так уверены в безопасности опыта, отчего тогда не решаетесь испробовать снадобье на мне?

– О нет, на мне, – вставила Каэ.

– Я не позволю своей невестке сделать это!

– Почему? Что подумают люди, если мой муж начнет ставить опыты на родной матери?

– Кто посмеет обвинить его, если я сама вызвалась?

– И все равно это должна быть я, – не уступала Каэ.

– Хочешь выступить против свекрови?

– Если я этого не сделаю – погрешу против долга.

Свекровь с невесткой распалялись все больше и больше. Каждая сражалась за то, чтобы защитить другую и принести в жертву собственную жизнь, скрывая под благородными речами острые намеки. Обе женщины так увлеклись, осыпая друг друга лестными словами, что окружающий мир перестал для них существовать.

Сэйсю заявлял, что снадобье никого не убьет. Ни свекровь, ни невестка не сомневалась в его словах. В конце концов, Мафуцу ловко переворачивался в воздухе и умирать не собирался. Но в то же время он больше не бегал по двору и не резвился. Он просто лежал на солнышке и дремал, не обращая никакого внимания на пробегающих мимо мышей, а кота, который не охотится на мышей, вряд ли можно счесть нормальным. Таких кошек и собак, проглотивших снадобье и теперь словно призраки бродивших по дому и вокруг него, было много.