Жена лекаря Сэйсю Ханаоки - Савако Ариеси

Рёан Симомура, часто навещавший семью лекаря после своего переезда в храм Мёдзи, пришел на первое поминовение Окацу в белом траурном одеянии. Он и помог убитым горем Ханаока организовать похороны. Сэйсю пребывал в полном отчаянии, сильно похудел, будто после продолжительной болезни, и выглядел гораздо старше своих тридцати трех лет. При виде его перед глазами Рёана всплыл образ дряхлеющего Наомити. Поминальная служба закончилась, гости разошлись, и тогда Рёан попытался утешить Сэйсю, который так и сидел у гроба сестры.

– С этим трудно смириться, сэнсэй, я понимаю. Но если разочарование повредит вашему здоровью, история будет куда печальнее. Вы должны принять эту смерть как нечто естественное.

Сэйсю поднял на него огромные глаза, несколько мгновений молчал и вдруг взорвался:

– Хочешь сказать, что лекарь должен верить в естественный ход вещей, как какой-то там буддийский монах? Если болезни – любые болезни! – приводят к смерти, виной всему несовершенство врачевания. Это я убил Окацу! Я позволил ей умереть! У меня не хватает знаний и мастерства. Неужели ты не понимаешь моих страданий?!

От его криков даже крышка гроба покачнулась. Он напугал не только Рёана. Ученики высыпали из комнаты, не в силах лицезреть сэнсэя в припадке ярости. Сютэй Накагава, который у учителя за спиной поговаривал, что в интересах науки врачевания лекарь имеет право ставить опыты на живом человеке, если тот обречен на смерть, промолчал. Должно быть, теперь он изменил свою точку зрения и понял, что врач должен проводить операции только в том случае, если это продлит человеку жизнь.

На дворе стоял прекрасный весенний денек, птички мирно чирикали, вода весело плескалась – Каэ стирала одежду у колодца. Голод остался только в воспоминаниях. Даже заботы предыдущего даймё Кии, Харусады, стали историей. Ходили слухи, что бывший правитель потратил большую часть денег клана, помогая доведенному до нищеты истощенному населению своих владений, вследствие чего его ежегодное жалованье было урезано вполовину более чем на шесть лет. Но и это осталось позади, и преемник Харусады Харутоми уже десятый год заправлял делами. Почивший Харусада в былые времена частенько останавливался в доме Имосэ, в покоях даймё Кии в Натэ, и Каэ хорошо помнила его, так как иногда сама прислуживала ему за обедом. О нынешнем правителе она не знала почти ничего, за исключением того, что слышала от людей, а слыл он мотом и сумасбродом.

Поскольку народ склонен подражать вышестоящим, крестьяне уезда Натэ стали более охотно тратить деньги. Кроме того, несколько урожайных лет после затянувшегося голода сделали свое дело, люди получили возможность жить по-новому и охотно пользовались ею. Эти тенденции не могли не затронуть и бережливых Ханаока.

Корику давно оставила надежду создать собственную семью, но две младшие девочки были как раз на выданье. Хотя по сравнению с прежними временами финансовое положение Ханаока значительно улучшилось, им все еще приходилось экономить, чтобы оплатить роскошные свадьбы, прошедшие почти одновременно. Учитывая несчастную судьбу старших дочерей, Оцуги постаралась устроить жизнь младших и незамедлительно дала согласие на два предложения, как только те поступили. Благодаря отличной репутации Сэйсю его сестры попали в престижные семьи, одна из которых проживала в отдаленном городке Куроэ провинции Умигути.

В доме осталось всего пять Ханаока. Окончив обучение у купца, второй сын Дзихэй открыл свою лавку в Тёномати. У третьего сына, учившегося на священника, было многообещающее будущее в качестве главы храма Сётиин на горе Коя. Самый младший, Рёхэй, уже четыре года изучал в Киото медицину, и на этот раз Ханаока не приходилось терпеть в связи с этим лишения.

Но людей в доме стало гораздо больше. Появились новые ученики, многие из которых платили за обучение. Пришлось даже построить общежитие и нанять служанку, которая кормила и обстирывала их. Дела шли все лучше и лучше, и теперь Каэ вела праздную жизнь светской дамы, занимаясь только собой на манер своей свекрови. Но она была слишком деятельной, чтобы постоянно сидеть за закрытыми сёдзи, и частенько выходила на солнышко. Стирка являлась ее любимым занятием. Приятно было чувствовать, как прохладная вода переливается сквозь пальцы, кроме того, заботясь об одежде мужа, она хотя бы на время забывала о своей несговорчивой свекрови.

Каэ уже пятнадцать лет прожила с Ханаока – вполне достаточно, чтобы пустить крепкие корни. Ни осуждение, ни улыбки Оцуги больше не трогали ее, и она знала, как избежать надвигающейся грозы. Временами Каэ даже впадала в философическое настроение и тогда уверяла себя, что свекрови все такие и подобные разногласия существуют в любом доме, просто это не обсуждается и не выносится на люди. Если Каэ видела, что мать с невесткой неплохо уживаются, ей казалось, что они просто очень умно обманывают друг друга. Но у Ханаока все было иначе. В этом доме постоянно сталкивались две противоположности – необычайно умная Оцуги и невестка, которая не поспевала за ее маневрами, из-за чего обе нередко попадали в весьма затруднительное положение. Но они, по крайней мере, сумели приспособиться к постоянному противостоянию. Каэ как раз прополоскала белье и выливала из тазика грязную воду, когда к ней подбежала Кобэн.

– Матушка, пойдемте скорее, поглядите! Батюшка играет с котом. Так забавно! – С этими словами девочка бросилась обратно на задний двор.

До Каэ долетели взволнованные крики учеников.

«Играет с котом?» – удивилась она, вытирая руки и направляясь вслед за дочерью.

Сэйсю стоял в центре круга, держал на руках кота и смеялся. Каэ ни разу не видела мужа таким счастливым после смерти Окацу.

Сияющий от радости Ёнэдзиро подошел к Каэ:

– Видите, Мафуцу переворачивается в воздухе!

Сэйсю заметил жену и крикнул ей:

– Смотри! У него получается!

Подброшенный в воздух кот извернулся, замяукал, но приземлился удачно. Ничего особенного в этом представлении не было, любой кот на такое способен. Но Мафуцу три дня проспал в углу под действием лекарств, так же как и Бяку-сэн, который давным-давно упал с низкой энгавы и разбился. Каэ была тронута до глубины души этим явным свидетельством того, что продолжающиеся уже более десяти лет опыты Сэйсю с обезболивающими снадобьями близятся к завершению.

Когда Оцуги и Корику вышли из дому, Сэйсю повторил представление, подбросив кота высоко в воздух.

– Мафуцу – очень подходящая кличка. Вы знаете, что Хуа Ту проводил свои многочисленные операции, пользуясь «водой забвения», снадобьем, которому дал название «мафуцу»? – спросил он мать.

– Это большой успех. Мои поздравления! Отец остался бы очень доволен, будь он сегодня с нами. – Голос Оцуги дрогнул.

– Ну, это всего лишь кот, так что ни о каком большом успехе говорить пока не приходится. Между кошками и людьми большая разница. Если бы я дал такую же дозу снадобья человеку, оно вряд ли подействовало бы. На самом деле я понятия не имею, сколько лекарства требуется человеку, чтобы усыпить его и при этом избежать трагических последствий. Вот какой вопрос мне придется теперь решать. – На лицо его набежала тень. Скорее всего, лекарь задумался о том, каким образом можно поставить опыт на человеке.