Олимп - Дэн Симмонс

Подняв супругу точно перышко, Повелитель Молний бросил ее на покрытую ковром столешницу (Гере оставалось только порадоваться, что та сколочена из толстых и прочных оструганных досок взятых Одиссеем из обшивки чёрного корабля, затонувшего, у вероломных скал Итаки) и стянул через ноги узорное платье после чего и сам избавился от одежды. Сколько бы раз белорукая ни лицезрела божественный фаллос в боевой стойке, у неё неизменно спирало в горле дыхание, остальные боги были, конечно, богами, но в те почти позабытые дни Превращения в Олимпийцев самые впечатляющие атрибуты Зевс приберёг для себя. Одного лишь этого жезла с пурпурным наконечником, что прижимался сейчас к белоснежным бедрам Геры, было достаточно, чтобы вызвать трепет в сердцах кратковечных или чёрную зависть у братьев-бессмертных. И хотя, по мненению супруги, Зевс чересчур часто им хвастался – похоть Громовержца не уступала его размерам и мужской силе, – но всётаки в глубине души белорукая до сих пор почитала великолепный скипетр Ужасного Кронида своей личной собственностью. Однако, не испугавшись побоев или чего похуже, богиня упрямо сжала нагие колени.

– Муж мой, так ты желаешь меня?

Зевс тяжело дышал через рот и дико сверкал очами.

– Да, я хочу тебя, жена. Столь пылкая страсть никогда, ни к богине, ни к смертной, в грудь не вливалась мне и членом моим не владела! Раздвинь же бёдра!

– Ах, никогда? – повторила Гера, не поддаваясь на уговоры. – Даже пленясь молодой Иксиона супругой, родившей тебе Пирифоя, советами равного богу…

– Даже когда я трахал жену Иксиона с синими жилками на груди пропыхтел Громовержец и, силой раздвинув колени Геры, встал меж молочными бёдрами, касаясь фаллосом её лилеинго, упругого животика и трепеща от вожделения.

– Даже когда ты прельстился Данаёй, Акрисия дщерью? – спросила лукавая обольстительница.

– Даже и с ней, – согласился Кронид, припадая губами к затвердевшим соскам – левому, потом правому. Его ладонь скользнула между её ног. Там было влажно, и Гера не стала бы винить в этом магический пояс. – Хотя, клянусь богами, – прибавил Олимпиец, – мужчина способен кончить при взгляде на одну лишь лодыжку Данаи!

– Подозреваю, с тобой это часто происходило, повелитель, – выдохнула бессмертная, ощутив, как широкая ладонь супруга лезет под ягодицы и без усилия поднимает её. Широкое, распалённое навершие мощного скипетра забилось о лилейные бёдра, орошая их влагой нетерпеливого предвкушения. – Ведь она родила тебе не человека, а совершенство!

От возбуждения Зевс не мог отыскать заветного входа и тыкался в тёплую плоть, словно мальчишка, не ведавший женщин. Когда же, отпустив мягкую грудь, он уже думал помочь себе левой рукой найти дорогу, жена поймала его за запястье.

– Желаешь ли ты меня больше, чем Европу, дочь Феникса? – настойчиво зашептала она.

– Да, больше Европы, – с жаром признал Громовержец, ухватив её ладонь и положив на своё достоинство.

Белорукая слегка нажала, но не спешила указывать путь. Ещё не время.

– Хочешь ли ты опочить со мной сильнее, чем с неотразимой Семелой, матерью Диониса?

– Сильнее, чем с нею, да. Да! – Зевс крепче сдавил её ладонь и устремился в атаку.

Однако божественный жезл так налился кровью, что это походило скорее на таран каменной стены, чем на обычное проникновение. Геру отшвырнуло на два фута. Супруг рывком вернул её обратно.

– Сильней, чем с Алкменой из Фив, – торопливо добавил он, – а ведь моё семя в ней даровало миру непобедимого Геракла.

– Неужто и лепокудрая царица Деметра не разжигала в тебе такого огня, когда…

– Да, да, проклятье, Деметра тоже.

Яростнее раздвинув лилейные ноги жены, он одною правой оторвал её зад на целый фут от стола. Теперь ей оставалось лишь открыться.

– Алчешь ли ты меня больше, чем алкал славную Леду в тот день, как принял вид огромного лебедя, чтоб совокупиться с ней – забить и прижать к земле огромными лебедиными крыльями, а потом запихнуть свой огромный лебединый…

– Да, да, – пыхтел Зевс. – Только заткнись, пожалуйста.

И тут он вошёл в неё. Вот так же осадная машина греков однажды вскрыла бы великие Скейские ворота, появись у данайцев возможность.

В течение следующих двадцати минут Гера два раза чуть не лишилась чувств. Громовержец был страстен, однако нетороплив. Жадно ловил наслаждение – и всё же дожидался кульминации со всей воздержанностью, словно какой-нибудь гедонист-отшельник. Тяжёлый тридцатифутовый стол так трясся, что едва не опрокинулся на месте; стулья и ложа летели во все стороны, ударяясь о стены чертога; с дубового потолка дождём летела пыль. Старый дом Одиссея, казалось, ходил ходуном, пока белорукая богиня содрогалась и билась в объятиях умащённого, потного Зевса. «Так не пойдёт, – твердила она себе, – я должна быть в сознании, когда он кончит, иначе весь мой замысел – псу под хвост».

И Гера заставляла себя сохранять ясный ум – даже после четырех оргазмов. Огромный колчан рухнул на пол, рассыпав по изразцам заострённые (и наверняка смертельно ядовитые) стрелы. А Кронид продолжал своё дело. Правой рукой ему приходилось держать супругу под собой, сжимая так немилосердно, что слышала под его пальцами хруст бессмертных тазовых, а левой – обнимать за плечи, чтобы не ускользала вперёд по шатающейся столешнице.

А потом он взорвался внутри жены. Вот тут Гера впервые вскрикнула и, несмотря ни на что, упала в обморок.

Впрочем, не прошло и нескольких секунд, как ресницы богини затрепетав, широко распахнулись. Огромная тяжесть Зевса – в последнее мгновение страсти он вырос до пятнадцати футов придавила её к широким доскам. Борода колола и царапала нагую грудь, а макушка с налипшими от пота волосами прижималась к щеке.

Тут белорукая подняла тонкий палец, в накладном ногте которого коварно прятался крохотный шприц, вмонтированный искусным Гефестом. Гера отвела прохладной ладонью волосы от мужниной шеи, выбросила иголку и активировала устройство. Еле слышное шипение заглушили прерывистые вздохи Громовержца и барабанный бой божественных сердец.

Наркотик именовался Неодолимым Сном и оправдывал своё название в течение первых же микросекунд.

Миг – и Кронид оглушительно захрапел, пуская слюни на докрасна исколотую грудь жены. Только нечеловеческая сила помогла обитательнице Олимпа оттолкнуть его, вытащить из тёплых складок своего тела размягчившийся член и выскользнуть на волю.

Неповторимое платье, сшитое руками Афины, было разорвано в клочья. Исцарапанная, избитая до синяков Гера чувствовала себя ничем не лучше: казалось, у неё ныл каждый мускул внутри и снаружи. Поднявшись, она ощутила, как по ногам обильно стекает божественное семя, и насухо вытерла его обрывками загубленного платья.

Пояс Афродиты уцелел. Отыскав его, белорукая вышла в комнату для одевания рядом с хозяйской опочивальней, той самой, где стояла знаменитая супружеская кровать с подножием из обтёсанного ствола несрубленной оливы и рамой, окованной золотом, серебром и слоновой костью, а после обтянутой бычьими ремнями, окрашенными в яркий пурпур, на которых лежали мягкие руна и пышные покрывала. В отделанных камфорным деревом сундуках подле ванны Пенелопы Гера нашла уйму разных одежд и принялась вытаскивать их одну за другой. Размеры у женщин почти совпадали, а кое-где богиня легко могла подогнать фигуру под фасон. В конце концов белорукая остановила выбор на шёлковой сорочке персикового цвета с узорно вышитым поясом, который поддержал бы помятую до кровоподтёков грудь. Но прежде чем облачиться, она кое-как помылась холодной водой из котлов, приготовленных недели назад для ванны, что так и не дождалась хозяйку.