Post-scriptum (1982-2013) - Джейн Биркин

истории, которым не было конца, очень смешные, мы истерически хохотали, как всегда! На этой веселой ноте мне и надо было уехать. Четыре часа утра, но нет: Шеро в восторге от Сержа, Дидье в восторге, я тоже, мы едем в Bains-Douches[92], я разговариваю с женой Дидье, прелестной, нежной женщиной, умной и тонкой актрисой, под стать ему самому. Потом, изрядно подогретые красным, мы все-таки уходим. Уже рассвело, идет дождь, грустно, прощай, Шеро, он уезжает в Канны, потом я отвожу Сержа на улицу Вернёй, от контакта с ним мне становится грустно, всплывают воспоминания, он тоже загрустил. Но я очень хотела, чтобы все оставалось как есть, но потом нет, он просит меня пойти вместе с ним в отель, я говорю нет, он перечисляет мне все отели, я ему объясняю, что дело не в выборе отеля, а в том, что у меня малыш, Жак, моя жизнь – в общем, ужас. Дважды объехали весь квартал, прежде чем он пожелал выйти из машины, он ушел красиво, с любовью, доброжелательно и без горечи. Хуже того, в этом была верность и обожание; в общем, у меня слезы катились оттого, что я опять разрывалась между моим благоговением перед Сержем и тягой к Жаку; я еду, ничего не видя, на полной скорости мчусь по дорогам Левого берега с их бесконечными уклонами, выезжаю на Трокадеро и врезаюсь в стоящий слева столб. Я не поранилась. Мгновенно протрезвев, понимаю, что надо убираться отсюда как можно скорее, у меня нет ни прав, ни техпаспорта, и я была пьяна, я уезжаю, крепко вцепившись в руль, его уводит вправо, так как я разбила руль, усилитель руля, фару, конечно, и смяла передок. Я вхожу похоронным шагом в гараж, на машину не смотрю, поднимаюсь по лестнице в комнату, ужас: Жак проснулся, да он и не спал, волнуется, собирался обзванивать больницы. Я попыталась ему объяснить, что это все из-за того, что он не приехал. Он поинтересовался, кто там был, я назвала, он сказал, что догадывался, опять Серж!.. Я сказала, что ему тоже надо было приехать, в ответ услышала, что ему бы хотелось в каждый значимый момент для моей карьеры быть тем, кого жаждут видеть, – однако всякий раз это Серж. Он этого опасался, и это так и есть. Он был очень мил, бог с ней с машиной, он волновался исключительно обо мне, – и правда мил. А я – я жалела, что не умерла; Жак грустный, его удручает, что я не пожелала увидеться прежде всего с ним, потом привычная попойка, авария… Он устал, ему тоскливо, а я не переживала, я и вправду не переживала, мне хотелось уехать, убежать от ответственности, убежать по-настоящему; если бы он стиснул меня в объятиях, но просить его об этом было бы слишком, это я понимала.

* * *

2 июня

Не представляю себе, где границы нежности Флоранс[93]. Никогда бы не подумала, что со мной случится подобное, но тем не менее с того самого момента, как я ее увидела, я почувствовала восхищение и сильнейшее влечение; ее ноздри меня очаровывают, ее улыбка – как свежесть раннего утра, кожа белая и прозрачная, у нее необыкновенное чувство юмора. При виде ее у меня кружится голова, это правда, и это удивительно, потому что вообще девочки меня никогда не привлекали, они внушали мне страх или же вызывали чувство приниженности. Флоранс красива, так же красива, как Джейн Уэлплей, моя школьная страсть, с такими же, кстати, чертами, и я испытываю к ней такое же уважение, немного идеализированное, такое же смущение вперемешку со счастьем, когда она на меня смотрит. Да, Флоранс определенно красива. И я должна признать на этих страницах мое влечение к ней, но как если бы она была изящнейшей статуей, величественной девой, солдатом в редкую минуту отдыха. Какое странное признание для меня – сознавать, что она так меня волнует… Быть может, я ничуть не изменилась с 13 лет, прежней осталась и благоговейная любовь, которую я питала к Джейн. Невысказанная, неосуществленная, гораздо более чистая, чем любое прикосновение, хотя бы раз, хотя бы во сне. Любуясь ее прелестью, я очаровываюсь ею самой, точно светом.

* * *

7 июня, Виллёрбанн, последнее представление «Мнимой служанки»

Еще пять минут, и это будет в последний раз. Я так взволнована, мне так грустно, я только что осознала, что именно приносило мне радость. Я ловлю шум зрительного зала, потом он стихнет. Пьер Виаль скажет «ах», появятся вороны, а потом выйдет Пикколи, зазвучит музыка и начнется волшебство, волшебство! «На сцену, на сцену, через несколько минут начинаем». Сердце у меня колотится, глаза полны слез. Ну вот, началось, это начало конца. Господи, я не поминаю тебя всуе, но театр и вправду прекрасен.

* * *

17 июня

Я ужинала с Сержем в воскресенье вечером и весь день задавала ему вопросы. Началось с бокала в «Рице», потом был бар с пианистом, потом он захотел банановый коктейль в другом баре, потом сказал: «Может, как-нибудь сходим поужинать?» – и я ответила: «О-ла-ла, давай сегодня, я умираю от голода». Серж сказал: «Пойдем», и вот мы беседуем с глазу на глаз. Разговор не был мне в тягость, поскольку мои вопросы были окрашены воспоминаниями, а его ответы были приправлены завуалированными упреками, – в общем, ужин прошел приятно. Я смогла ему на них ответить, мне было на что пожаловаться; ошибка, ошибка, и твоя тоже, он согласился, а потом сказал: «Я вел себя как мерзавец, поднимал на тебя руку», я ответила: «Нет-нет, не мерзавец» – на это мне было наплевать, меня убивало безразличие, ночи напролет в Elysée-Matignon, до 4 утра, все крутилось вокруг него: его настроение, его талант, его шутки, все приправлено шутовством и алкоголем, а меня он не видел, я играла роль телохранителя, который ждет, когда кончится пирушка, чтобы отвезти его домой. Потом он припомнил мне мое бессердечие, когда он подарил мне «порше», мы тогда были в отеле с Жаком, я с ужасом посмотрела на автомобиль и сказала: «Ты мне его даришь, чтобы я свернула себе шею». Серджио расстроился и сказал: «Я не знал о ваших отношениях», а я в ответ сказала: «Ты все сделал для того, чтобы однажды какой-нибудь парень взял меня в плен, нашел меня красивой и интересной», на что он ответил: «Да, ты была на спаде, а я на подъеме»; это меня немного шокировало: это правда, что в его понимании надо добиваться успеха.