Последние приключения барона Мюнхаузена, или Остров Фиаско - Марк Тарловский

— Ну, кто перепрыгнет?

Никто не прыгал.

— Ага! Боишься! — крикнул мне Петька.

Все посмотрели на меня, и Люся — тоже.

— Кто боится? Я боюсь?

Я разбежался, прыгнул через стул и вместе со стулом с грохотом полетел к стенке. Потом ударился об стол, потом о подоконник и с размаха в окно — бац! Звонко брызнули осколки стекла!

Ребята вскрикнули и вдруг все разом смолкли. Обернувшись, я увидел Софью Семеновну, нашего завуча. Крепко поджав губы и прищурившись, она в упор смотрела на меня.

— Сколько раз, — медленно и спокойно начала Софья Семеновна, — сколько раз говорилось, чтобы в классе на переменах не было ни души… — и, повернувшись к дежурному, вдруг прокричала: — Что в классе остается только дежурный!

И все ребята тихо, друг за другом стали выскальзывать в коридор. А мы с Софьей Семеновной отправились в учительскую — впереди Софья Семеновна, я за ней. Мы шли по широкому, длинному коридору, и все расступались перед нами.

— За мной! — повторяла Софья Семеновна. — За мной, Гарин!

— Софья Семеновна! Софья Семеновна!

— За мной, Гарин, за мной!

В учительской было шумно. В углу, возле вешалки, Егор Степанович разговаривал с Антониной Алексеевной. И Софья Семеновна подвела меня к вешалке:

— Антонина Алексеевна, полюбуйтесь, ваш Гарин разбил окно! Подхожу я к классу, а оттуда грохот, — тут Софья Семеновна быстро зажала себе уши, — вы не представляете! Как будто потолок обрушился!

Василий Иванович, самый старый учитель в школе, не поднимая головы, сказал:

— Лет двадцать назад учился у меня в шестом классе Артамошкин. И вел себя так же безобразно, — тут Василий Иванович тяжело вздохнул и, приподняв косматые брови, взглянул на меня: — Дело кончилось очень грустно!..

— Ну что ж, Гарин, — сердито сказала Антонина Алексеевна, — на уроках мечтаешь, троек нахватал, окно разбил… Что будем делать?

— Позвонить отцу! Немедленно! Сейчас же! И пусть немедленно придет! — решительно сказала Софья Семеновна. — Что же еще делать?.

Дверь в учительскую открывалась, закрывалась, в щель то и дело заглядывали наши ребята.

— Сейчас же отойдите от дверей! — кричала Софья Семеновна, и топот стихал в глубине коридора.

Но уже через минуту снова появлялись знакомые лица — они улыбались, кивали, подмигивали… Счастливые! И я вспомнил, как болел недавно, лежал в постели и смотрел в окно, на улицу, на ребят… Как теперь в коридор.

В учительской ко мне уже привыкли. Все знали, что я — Гарин из пятого «А», окно в классе разбил. А теперь стою у вешалки. Ну и ладно…

— Что мне с Голубевым делать, ума не приложу, — говорила Елена Сергеевна, — ничего не учит! Придется сегодня снова вызвать к доске…

А Голубев, наверное, сейчас по школе носится и знать ничего не знает, дурачок.

— В пятых классах всегда тяжело! — Софья Семеновна вздохнула.

— Развинтились ребятки, — произнес Егор Степанович и прищелкнул пальцами.

И вдруг Сергей Антонович сказал:

— Все мы учились в пятых, дорогие коллеги, — он посмотрел на Софью Семеновну и улыбнулся. — Хорошее было время, не правда ли?

И все засмеялись. Но тут прозвенел звонок на урок, и в тот же миг Егор Степанович, подхватив синий глобус, с журналом под мышкой, исчез в коридоре, за ним следом, с гербарием цветов, Елена Сергеевна, потом Софья Семеновна…

Они выходили из учительской, и в классах становилось все тише, тише… Наконец где-то наверху гулко захлопнулась последняя дверь, и я остался один во всей школе. На стене лениво тикали желтые деревянные часы, за высокой дверью с табличкой «Директор» было тихо. За шкафом висели таблицы — правила правописания. Среди них я узнал и наши.

И зачем я, балда, вчера в кино пошел! Помчался как угорелый!.. А потом еще мяч гонял два часа подряд. Вот дуралей! Не пошел бы в кино, географию бы выучил, а географию бы выучил, тройки бы не было. Да что там говорить, ничего бы вообще не было!

Да, не было! «Кто через стул прыгнет?» — кричит Петька. А я иду себе мимо и хоть бы что!.. Как ни в чем не бывало!

И сидел бы я сейчас в классе на уроке, а не здесь, в учительской. Вот этот стол был бы здесь, и таблицы висели бы, и маятник так же отстукивал, а меня бы здесь не было. Да, не было!

И еще я подумал о том, как хорошо сейчас в классе. Я бы все сейчас отдал, чтобы быть там, вместе со всеми. И ничего мне больше не нужно!

Звонок — и тут же где-то наверху с треском распахнулась дверь, за ней вторая, третья… Школа зашумела.

В дверях показалась Елена Сергеевна, Антонина Алексеевна, вернулась сердитая Софья Семеновна. Весело помахивая указкой, явился Егор Степанович.

И вдруг своей обычной походкой, ни весело, ни грустно, вошел мой папа. Он поздоровался со всеми, улыбнулся Антонине Алексеевне и, повернувшись ко мне, мрачно блеснул глазами…

— Как же так! — возмущался папа, поглядывая то на меня, то на учительницу. — Как ты мог разбить окно! Да кто же тебя заставлял через стул прыгать?

«Действительно, — думал я, — никто ведь не заставлял…»

— И вообще, — огорченно рассказывала Антонина Алексеевна, — он стал себя вести намного хуже. Вчера на уроке с Харлашкиным разговаривал.

«Да я с ним больше и слова-то не скажу, — думал я. — Пусть пристает, пусть лезет… Не хочу! Кончено!»

В это время дверь отворилась, и в учительскую вошел Вовка Семин из пятого «Г», за ним шла его мать, а еще дальше — учительница. Остановившись у стола, он поднял голову, и мы грустно посмотрели друг на друга.

— Одну минутку, — спохватилась Антонина Алексеевна, — сейчас я журнал принесу.

— Папа, папа, — зашептал я, — у меня там тройка по географии, я ее исправлю…

Домой мы идем молча. О чем нам разговаривать?

И опять эта улица, и этот угол перед нашим домом с помятой водосточной трубой. Опять семена, листья… Еще немного — и дожди, дожди.

Хорошо летом! Утром встанешь, выйдешь во двор босиком — земля свежая, прохладная, кругом все зеленое, воробьи чирикают. Потом речка — лежишь, загораешь, травинку жуешь. С речки пришел, книжку почитал — снова во двор.

А дождь? Да разве осенью бывает такой дождь? Когда на теплое лицо брызнет первая капля, а на крышах, будто сами собой, скачут темные крапинки. И вдруг как хлынет, польет, зашумит… И снова солнце, снова ясно, и только теплые ручьи и радуга.

На углу папа остановился.

— Возьми, — и он протянул мне ключ. — Вечером поговорим.

До чего же все надоело! И вечер, и день, и утро. Или этот двор: только выйдешь из дома — и сейчас же перед тобой ворота, а налево забор, а направо сарай. Да на него и смотреть не хочется!