Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин

утренней свежести. Именно за эту черту я сначала его и полюбила. Он все принимал легко, и, если дела шли не по его, не ворчал и не хныкал. А тогда мы заговорили друг с другом. Наверное, с этого все и началось, потому что вскоре он появился снова и уже практически не уходил. И моя сестра мне сказала – родители с нами не жили, годом раньше они перебрались южней, а мы остались, – так вот, сестра мне сказала, немножко чтобы подразнить, но в общем вполне серьезно: «Ну, если он и дальше собирается здесь торчать все дни напролет, да еще почти целые ночи, мне тут делать нечего!» И она перебралась жить чуть дальше. Мы всегда были по-настоящему близки друг другу, я и моя сестра. И это уже не уйдет. Ни с чем бы я не сумела справиться, если бы не она.

Так он здесь поселился. И я могу лишь сказать, что это был самый счастливый год в моей жизни. Мой муж приносил мне только радость. Он так много работал, не лентяйничал никогда, был такой большой и красивый. И все на него глядели этак, знаете, снизу вверх, несмотря на его молодость. По ночам на собраниях Ложи он все чаще был запевалой. Пел он прекрасно, вел уверенно, и все голоса, низкие и высокие, следовали ему и соединялись с ним. До сих пор у меня бегут мурашки, когда я вспоминаю об этом, до сих пор я еще слышу их пенье – дети тогда были маленькими, я оставалась дома, – пенье доносится из-за деревьев, светит луна, летние ночи, сияние полной луны. Никогда не услышу я ничего прекрасней. Никогда мне не будет так радостно, как в тот год.

Говорят, виновата луна. Луна и кровь. Кровь его отца. Я никогда не видела его. Он был со стороны Порогов, и здесь родни у него нет. Я всегда думала, что он вернулся к своим, но теперь я уж и не знаю. После того, что случилось с моим мужем, о его отце ходили всякие разговоры, всякие сплетни. Говорят, это что-то в крови, о чем можно и не узнать никогда, но если оно случится, то лишь при перемене луны. Все случается только тогда, когда погаснет луна. Когда все спят по домам. Говорят, тогда что-то находит, и тот, чья кровь предана проклятью, просыпается оттого, что не может спать, и он выходит наружу под слепящее солнце, и он уходит один – его тянет искать себе подобных.

Наверное, это правда, потому что с моим мужем все именно так и было. Я спрашивала сквозь сон: «Куда ты?» – а он отвечал: «Да на охоту, к вечеру буду» – и был сам на себя не похож, и даже голос менялся. Но мне так хотелось спать, я так боялась разбудить малышей, а он был так мил и внимателен, что мне и в голову не приходило встать и спросить «куда?», или «зачем?», или что-нибудь в этом роде.

Так было три или четыре раза. Он возвращался домой поздно, усталый, почти что сердитый – при его-то мягком характере! – и говорить со мной не хотел. Конечно, каждому бывает нужно вырваться поколобродить, и ворчаньем делу не поможешь. Но тут я стала тревожиться. И скорее не из-за отлучек, а из-за того, каким он возвращался, усталым и странным. От него даже пахло иначе. Волосы дыбом вставали от этого запаха. Не могла я его выносить, я спросила: «Что это – чем от тебя пахнет? Ты весь этим пропах!» А он ответил: «Не знаю» – как отрезал, и притворился, что спит. Когда же он решил, что я не смотрю на него, он вышел, и мылся, и мылся. Но этот запах остался в его волосах и в нашей постели надолго.

А потом случилось ужасное. Нелегко говорить об этом. Когда я вспоминаю тот день, мне хочется плакать. Наша младшая, наша малышка, моя крошка, она отвернулась от своего отца. Вдруг, в одночасье. Он вошел, и она испугалась, замерла, глаза широко раскрылись, она заплакала и старалась спрятаться за меня. Она еще толком-то и говорить не умела, а тут все кричала одно и то же: «Пусть оно уйдет! Пусть оно уйдет!»

Его взгляд, один только взгляд, когда он услышал ее слова. Вот что я хочу забыть. Вот чего не могу забыть. Его взгляд, обращенный к собственному ребенку.

Я сказала малышке: «Постыдись! Что это на тебя нашло?» – сердито, но в то же время прижимая ее к себе, потому что и я испугалась. Испугалась, да так, что меня затрясло.

Он отвел глаза в сторону и сказал что-то вроде: «Наверное, ей что-то приснилось» – и к тому все и свел. Попытался свести. И я тоже. Я рассердилась на мою малышку, потому что она стала до смерти бояться собственного отца. И ни я, ни она не могли ничего с этим поделать.

Его не было целый день. Я думаю, он все знал. Луна уже гасла.

Внутри было темно и жарко, и мы все уснули, а потом меня снова что-то толкнуло. Его не было рядом со мной. Я прислушалась и услыхала легкий шорох у входа. Я поднялась, потому что терпеть это больше не было сил. И пошла туда, там был свет, резкий солнечный свет, проникавший снаружи. Я увидела, что он стоит рядом с домом в высокой траве. Он опустил голову, а потом сел, будто вдруг устал, и смотрел на свои ноги. Я не вышла, я замерла и ждала – не знаю чего.

Я увидела то, что увидел он. Я увидела перемену. Изменились сначала ноги. Они стали вытягиваться; каждая нога вытягивалась, выпрямляясь, пальцы ног выпрямлялись, вытягивались, ноги стали толще и побелели. На них не осталось волос.

На всем теле исчезли волосы. Будто они таяли под лучами солнца и растаяли наконец. Он стал белым, как кожа у червяка. И повернулся ко мне лицом. Оно менялось у меня на глазах. Делалось площе и площе – плоский широкий рот, он оскалил тупые и плоские зубы, нос – как мягкая шишка с дырочками ноздрей, уже не было видно ушей, глаза его поголубели – голубые, с белыми уголками, они смотрели прямо на меня с этого мягкого, плоского, белого лица.

И тогда он поднялся, встал на две ноги.

Я увидела его, я должна была его увидеть, единственного и любимого, превратившегося в ненавистное нечто.

Я не могла двинуться с места. Я прижалась к