Я буду тебе вместо папы. История одного обмана - Марианна Марш

В ту ночь я лежала на кровати с закрытыми глазами и думала о женщине, раскачивающейся в петле. Только эта женщина не была белокурой красавицей, нет, — у той, что видела я, были мышиного цвета волосы и лицо; каждый раз, когда я смотрела в зеркало, там отражались точно такие же.

Я лежала и спрашивала себя, почему мама ни о чем не догадалась. От таких мыслей меня начинала переполнять злость, смешанная со страхом.

Наконец я села, обхватила себя руками и начала раскачиваться из стороны в сторону, ударяясь головой о стену. Сама не понимая, что делаю, я все сильнее щипала себя ногтями за кожу. Острая боль помогала заглушить злость — злость, которая заставила поблекнуть все краски моей жизни, которая заставила ненавидеть всех людей без исключения. И меня нисколько не волновало, что утром руки будут покрыты множеством оставшихся от ногтей синяков.

Раньше я часто задумывалась о том, что изменилось бы, не появись в нашей жизни Дейв. Но случилось то, что случилось: мама встретила Дейва. С того дня атмосфера в нашем доме начала меняться; мама стала рассеянной, обращала на меня еще меньше внимания, чем обычно. Теперь хватало малейшего — с моей точки зрения — повода, чтобы они с папой начали ссориться.

А ведь до Дейва все вроде бы стало налаживаться. В семье завелись лишние деньги, мама наконец-то нашла подругу, и на столе, хотя мама по-прежнему мало утруждала себя домашним хозяйством, регулярно появлялась вкусная еда. Родители не слишком заботились о том, чтобы сменить обстановку или купить новое постельное белье, зато приобрели самый большой черно-белый телевизор, какой смогли найти в магазине. Его поставили рядом с камином — постоянно включенный спортивный канал притуплял желание отца пойти в паб.

Наверное, мужчина из соседнего дома и сам не знал, насколько верно выбрал время для того, чтобы сделать со мной то, что он сделал…

Затишье подходило к концу: об этом ясно говорили участившиеся вспышки отцовского гнева. С тех пор как мне исполнилось три года, я успела привыкнуть к подобным проявлениям недовольства. Всегда хватало самой малости, чтобы привести отца в бешенство, словно его злость подпитывалась чем-то темным, что он не мог контролировать. Но до Дейва отец стал гораздо спокойнее, и я успела привыкнуть к относительно мирной домашней атмосфере.

Рано радовалась. По неизвестной мне причине гневные вспышки вернулись и стали даже хуже, а вместе с ними вернулся и мой страх перед отцом.

В том, как он пожимал плечами, как ходил и даже как ел, ощущалась едва сдерживаемая злость. Отец постоянно хмурился, смотрел на всех косо, разговаривал грубо, отрывисто. Я старалась не попадаться ему на глаза — это было несложно, поскольку он снова начал проводить в пабе почти все вечера. По ночам, когда я уже лежала в кровати, я слышала, как под его заплетающимися ногами шуршит гравий, как хлопает входная дверь; и вот он опять свирепо орет на маму, потом до меня доносились звуки ударов, скрип ступенек под тяжелыми шагами и наконец — его раскатистый храп.

В то время мне хотелось, чтобы мама заметила, как мне плохо, чтобы она спросила меня, что случилось, — только у нее, судя по всему, голова была забита совсем другими вещами, и она не обращала внимания на мою подавленность, а мне приходилось и дальше нести этот груз.

Я, как могла, старалась избегать встреч с мужчиной из соседнего дома. Стоило ему подойти ко мне, я тут же вспоминала, что мне нужно помочь маме с детьми или по хозяйству, но с каждым разом придумать предлог, чтобы сбежать, было все труднее.

Я умоляла маму не ездить с Дорой в магазин по субботам, потому что в эти дни сосед работал только до полудня. Но она лишь раздраженно отмахивалась от моих просьб.

— Марианна, нельзя быть такой эгоисткой, — укоряла она меня, когда я говорила, что не хочу оставаться дома с четырьмя детьми (Дора приводила к нам своих малышей). — Ты же знаешь, суббота — единственный день, когда мы можем выбраться в город, а тебе всего-то надо посидеть с детьми Доры, пока за ними не придет ее муж.

Я знала — и именно это пугало меня больше всего.

Независимо от того, какая погода стояла на дворе, я старалась не выпускать детей из дома. Я надеялась, что их присутствие сможет хоть как-то защитить меня, но все усилия были напрасны. Как только женщины садились в автобус, задняя дверь открывалась, и входил сосед.

— Удалось пораньше уйти с работы, — объявлял он с торжествующей улыбкой.

Дети с радостными криками выбегали во двор и неслись к качелям. А я знала, что мне снова придется услышать слово «трахаться».

— Поиграйте в саду, в дом не заходите, — строго говорил он малышам перед тем, как закрыть дверь.

Больше всего ему нравилось заниматься этим на полу за старым диваном. «Никто не увидит нас через окно» — так он объяснял свой выбор, глядя, как я ложусь на холодный линолеум. Но мне кажется, что мои неудобства доставляли ему еще большее удовольствие.

Мама всегда говорила, что я ничего не смогу от нее скрыть — мол, ей хватит одного взгляда на мое лицо, чтобы все узнать. Поэтому мне казалось, что я сама во всем виновата. Я решила, что мама догадалась, что я сделала что-то очень плохое, и потому почти не обращает на меня внимания.

Но мне все равно хотелось рассказать ей о том, что происходит. Неужели она не замечает, что мне плохо, что я больше не смеюсь и почти никогда не улыбаюсь?

Я хотела, чтобы она спросила меня, чем я занимаюсь, когда ухожу гулять на пруд или в поле. Неужели она не замечала, что он идет за мной? Неужели у нее не возникало никаких подозрений, когда он звал меня в мастерскую?

— Мама… — начинала я.

— Не сейчас, Марианна, — отмахивалась она, тем самым обращая в ничто с таким трудом собранную храбрость.

Каждый раз, когда мужчина, живший по соседству, встречал меня у пруда или забирал после школы, он заставлял меня делать нечто отвратительное. Чувство вины росло, а он знал, что я буду молчать, — знал и ощущал себя безнаказанным. Порой я, захлебываясь слезами, пыталась оттолкнуть его руку, и тогда он спрашивал меня, почему же я не побежала к маме и не рассказала ей обо всем, когда это случилось в первый раз. «Ты же знаешь, Марианна, — говорил он, — ты же знаешь, что люди будут винить тебя. Помнишь, что случилось с красивой девушкой по имени Руфь Эллис?»

Стоило ему произнести это имя, я начинала судорожно хватать ртом воздух, и страх превращал этот воздух в холодный комок размером с кулак, который буквально заталкивал все слова обратно в горло и не давал вырваться даже рыданиям. А потом сосед клал руку на мои вздрагивающие плечи, ерошил мои волосы, гладил по спине, шептал на ухо разные ласковые слова, убаюкивая меня, пока я не успокаивалась.

Ночью я лежала одна в темноте, и воспоминания о том, что он делал со мной, возвращались, принося с собой стыд и боль. Устав от переживаний, я засыпала, но во сне меня окружали сломанные куклы со свернутыми головами; меня пытались поглотить огромные рты, а люди в красных мантиях говорили, что я плохая девочка и должна умереть.