Убийство по-французски - Мартин О'Брайен

— Вы знаете кого-нибудь, кто мог сделать это? Карно покачал головой. Теперь ему было понятно, что о не на крючке.

— Я уже сказал, она постоянно сидела на наркотиках. Могла кого-нибудь подцепить. Разозлить...

— Ну так расскажите нам о фотографиях, — вздохнул Жако.

Они продержали Карно в машине с час. Изводили его, пытаясь получить больше информации. Но Карно держался своего. Мол, не видел Вики Монель больше года. Она был наркоманкой. Непредсказуемой. Последнее, что он слышал ней, — она позировала для порносайта в Интернете. Он начал ее раскручивать, но Вики выбрала свободу, отстранила его от дел. Тем хуже, пожал он плечами; она неудачница.

Они взяли его адрес, записали данные водительских прав, сказали, чтобы он не покидал города, и отпустили.

В управлении пока Гасталь искал в Интернете адрес, который дал им Карно, Жако проверил Вики Монель по архиву. Расспросил некоторых уголовников и отдел по пропавшим лицам. Чтобы заполнить бланк, ему не потребовалось много времени — от нее не осталось ни следа. Потом он поискал ее им в телефонном справочнике. Если она там значится, то и адрес они получат. Тогда найдут кого-нибудь, кто ее знает — соседа, друзей, семью. Но по Марселю она не значилась. Значит придется искать по закрытым справочникам со всем последующим шумом. И если там ничего не обломится, надо будет пройти те же процедуры по Тулону, Йеру. Может, по Салой де Витри.

Жако наливал себе кофе из автомата на лестничной площадке, думая, что все подождет до утра, когда услышал донесшийся из комнаты, которую занимала группа, вопль Гасталя: «Попалась!»

Подавшись вперед, прикрыв жирными пальчиками мышку, Гасталь чуть ли не прилип к монитору компьютера.

— Ты нашел ее? — спросил Жако, наклоняясь через его плечо.

— О да. — Гасталь отодвинулся, чтобы дать место Жако. — Та, что в центре.

На экране три молодые женщины лежали рядком, задрав разведенные ноги так, что они скрещивались, и придерживая их за колени руками. Учитывая угол съемки, их лиц было не видно.

— Как ты узнал, где она? — спросил Жако.

Гасталь ткнул в экран между средней парой ног, где виднелась маленькая черная отметка, скорее синяк, чем тень.

— Можешь это сделать поотчетливей? — спросил Жако.

Гасталь хихикнул, выбрал на контрольной панели крестик, выделил квадрат вокруг метки, выбрал увеличение и два раза кликнул мышкой. Через секунду экран стал расплывчатым, затем фокус восстановился. Все же немного размытый из-за увеличения, но достаточно четкий, чтобы Жако увидел три слова, хоть они и были изображены вверх ногами.

— Лица к этому не нашел? — спросил Жако.

Гасталь закрыл изображение, появились снова три девицы на кровати, потом кликнул, выходя из этого кадра. Через мгновение на экране всплыло другое изображение. Кровать и обои на стенках были теми же, что и на предыдущей картинке, поэтому Жако решил, что и три девицы — брюнетка и две блондинки — те же. На этот раз брюнетка сидела на краешке кровати и, расставив ноги, смотрела прямо в камеру, а ее партнерши, стоя на коленях рядом с ней, гладили и лизали ее груди.

Гасталь повторил операцию с крестиком, направив его между ног брюнетки. На экране материализовалась та же татуировка. Он снова кликнул мышкой, и вернулось прежнее изображение. Он выделил квадрат вокруг головы брюнетки, кликнул опять, и ее лицо заполнило экран — губы приоткрыты, глаза сонные, пальцы запутались в волосах.

Гасталь нацелился в нее пальцем, как пистолетом.

— Бах-бах.

Немногим больше чем в часе езды на север от Марселя Макс Бенедикт свернул с Роксабенской дороги и поехал по ухабистому проселку, оставляя за собой хвост из клубов меловой пыли. Низкое солнце заливало окрестности теплым золотым сиянием с тенями в ложбинах, куда его свет больше не доходил. Через открытое окно до Бенедикта долетал аромат розмарина, сосны и дикого укропа, а впереди, за покатым капотом машины, он увидел дом, мелькающий за деревьями, — его черепичные крыши и каменные стены цвета меда, голубые ставни на окнах и спрятанную за брызгам; золотой мимозы большую дубовую дверь.

Бенедикт прибыл в Париж в тот же день, пролетев накануне из Палм-Бич на север, в нью-йоркский аэропорт Ла-Гуардиа. Не дав о себе знать никому из друзей в городе, он прямиком поехал в «ДФК» и пересел на последний трансатлантический рейс «Эр Франс». Услужливая стюардесса узнала его и, когда они поднялись в воздух, пригласила в первый класс. В Париже — в висках давило, голова плохо соображала от слишком большого количества выпитого на борту самолета кларета — он на такси добрался до вокзала Гар-де-Лион и сел в поезд, идущий на юг, в Экс. Спустя три часа взял напрокат джип и проехал тридцать километров на северо-запад, к Кавайону. Потом повернул в горы Люберона, следуя указателям на Сен-Бедар-ле-Шапитр, Шан-ле-Неф и Роскабен. По мере того как дорога сужалась, похмелье становилось переносимым, плечи казались шире, а чувство разочарования отступало. Когда он проезжал мимо последней группки сосен, прежде чем въехать на посыпанный гравием двор своего дома, Палм-Бич вдруг показался неизмеримо далеким.

Бенедикт провел три месяца в том приморском раю для богатых и знаменитых, присутствуя на процессе над одним из самых известных людей города, сыном сенатора, которого обвиняли в изнасиловании при отягчающих обстоятельствах и в угрозах физической расправой. Это было его профессией — сообщать о происходящем в журнале, посвященном тем самым богатым и знаменитым и предназначенном специально для них, особенно когда избалованные люди их круга сбивались с пути и при этом считали себя выше закона. Что, к великому неудовольствию Бенедикта, и подтвердил процесс об изнасиловании в Палм-Бич. После трех выпусков «Писем из зала суда», опубликованных подряд в трех номерах журнала, подсудимый был оправдан по всем выдвинутым против него обвинениям, невзирая на доказательства отделения. Это были отрезвляющие три месяца обманутых ожиданий, и Макс Бенедикт, ветеран криминальной журналистики и разъездной редактор, решил, что ему нужно отдохнуть. И здесь единственное место на Земле, где он мог это сделать.

Макс Бенедикт купил ферму Мани 18 месяцев назад. Ветхий провансальский mas[24], чьи обитатели, Мани и его жена, в конце концов решили, что жизнь в городе практичнее и комфортнее, чем в деревне. Но ферма оказалась в худшем состоянии, чем ожидал Бенедикт, и дома, в Штатах, он шутил перед друзьями, мол, всего-навсего купил вид и теперь строит дом, из которого им можно любоваться. Больше года держал там бригаду рабочих. Они снимали полы, разбирали стены, перекладывали трубы, переустанавливали проводку... пере-все-что-можно. А потом устанавливали бассейн, выдвигали вперед террасу между домом и виноградником, с которой открывался вид на запад сквозь высаженные по границе кипарисы, синюю глубину которых теперь прорезали золотые лучи солнца.

Казалось, он не был здесь целый век. В душе возникло ощущение привязанности к этой старинной ферме, угнездившейся на краю долины, к югу от которой уходило ввысь высокогорье Любарона, привязанности столь же глубокой, как и неизменная благодарность удаче. Остановившись у двери, он выключил двигатель автомобиля и сквозь потрескивание горячего металла стал слушать звуки, которые жаждал услышать: стрекот сверчков, жужжание пчел, далекую трель птицы, шелест ветра в сосновых кронах.