Мудрость Хеопса - Нагиб Махфуз

А хочет ли он снова вернуться в казарму?» Но он счел необходимым пояснить встревоженной матери:

— Для Джедефа военная жизнь только начинается. Он пока не привык ко всем ее тяготам. Разумеется, путь этот не легок, но скоро Джедеф забудет о своем унынии, и к нему вернутся привычная радость и добрый нрав. — Решив, что, если Джедеф сходит посмотреть на его картины, это, возможно, пробудит угасшее веселье брата, он предложил: — Эй, отважный солдат, что ты скажешь насчет того, чтобы пойти ко мне в студию и полюбоваться произведениями искусства кисти твоего брата?

Зайя этому предложению воспротивилась:

— Нет! — закричала она. — Сегодня он никуда не пойдет!

Нафа замолчал, но ненадолго. Он достал большой лист папируса и камышовое стило и сказал брату:

— Я нарисую твой портрет в этой прекрасной белой форме и сохраню на память, чтобы взглянуть на него, когда твои плечи и грудь украсят знаки отличия командующего. Ты сиди спокойно, а мама пусть любуется тобой.

Все они провели великолепный день. По этому образцу проходили все последующие побывки Джедефа в начале каждого месяца, которые, казалось, сменяли друг друга в мгновение ока. Опасения Нафы развеялись, поскольку у юноши уже не было перепадов настроения, и он не предавался меланхолии. Он становился все крепче, мускулы налились силой. Джедеф становился все более привлекателен.

В сезон шему, жаркий и сухой, военная школа закрывалась, и это было счастливейшей порой для Зайи и Гамурки. Семья часто ездила в сельскую местность или северную дельту Нила — там мужчины охотились. Бишару стоял между своими сыновьями Нафой и Джедефом. Каждый держал в руках изогнутую палку, пока утка, не подозревая о том, что судьба уготовила для нее, не пролетала над ними. Они старались попасть в птицу, используя всю свою силу и навыки.

Бишару, оказавшись довольно ловким охотником, добывал дичи в два раза больше, чем его сыновья. Он посмеивался над Джедефом:

— Видишь, солдат, насколько хорош в охоте твой отец? Не удивляйся, ибо я когда-то служил офицером в армии царя Снеферу и был там не последним.

Эти охотничьи вылазки были истинным удовольствием, конечно, Бишару сводил Джедефа к пирамиде. Его основной целью было показать сыну свое влияние и власть — пусть он увидит почести, которые оказывали ему солдаты и служащие.

Нафа позвал Джедефа к себе в студию, чтобы показать ему свои работы. Юноша усиленно трудился, надеясь на то, что однажды его пригласят украшать новый дворец кого-либо из знати. Джедефу нравились творения Нафы, особенно свое изображение в белой военной форме, в котором художник прекрасно передал малейшие детали его лица и выражение глаз.

Сейчас Нафа писал портрет архитектора фараона Мирабу. Делая черновой набросок, он сказал Джедефу:

— Ни в одну картину я не вложил столько сил, сколько в эту…

— Ты рисуешь его по памяти? — спросил младший брат.

— Да. Я ведь могу лицезреть прославленного творца только во время народных гуляний и официальных праздников, на которых появляются придворные фараона. Но этого достаточно, чтобы сохранить его образ в моем сердце и душе!

— А что, если ты покажешь архитектору этот портрет, когда закончишь? Уверен, ему понравится и он пригласит тебя украшать какой-нибудь дворец. А, Нафа?

Нафа покачал головой и рассмеялся. «О милый мой брат! Как же ты наивен!» — подумал он.

Закончился еще один год, и Джедеф вновь вернулся в военную школу. Колесо времени продолжало вращаться, а жизнь семейства Бишару текла по своему предопределенному судьбой руслу, неся отца к старости, мать — к зрелости, Хени — к религиозному благочестию, а Нафу — к совершенству в изящных искусствах. Сам Джедеф размашистым шагом шел к превосходному овладению тонкостями военного дела — в школе у него была репутация самого способного ученика за все время ее существования.

Джедеф прогуливался по улице Снеферу, а нескончаемый поток прохожих замирал, чтобы полюбоваться на его белую армейскую униформу, высокую, стройную фигуру и изящное, красивое лицо. Он шел к студии Нафы, сына Бишару, имевшего диплом школы изобразительных искусств Хуфу. Молодой человек с интересом прочитал имя на табличке, словно видел ее впервые, и расплылся в улыбке. Войдя в дом, он увидел поглощенного работой брата, который, похоже, и не замечал, что происходило вокруг него. Смеясь, Джедеф окликнул его:

— Мир тебе, о великий создатель рисунков! Нафа обернулся, и на его мечтательном лице отразилось искреннее удивление.

— Джедеф! Какая приятная неожиданность! Как у тебя дела? Домой заходил?

Братья обнялись. Джедеф, усаживаясь на стул, который принес ему художник, сказал:

— Да, заходил, а потом отправился проведать тебя. Ты ведь знаешь, что твой дом для меня просто райский уголок!

Нафа расхохотался. Его лицо сияло от удовольствия.

— Как же я люблю тебя, милый Джедеф! Впрочем, одного не могу понять: разве офицеру, такому как ты, может нравиться мое тихое, идиллическое рабочее место? Куда подевался Джедеф, поклонник сражений и крепостей Пер-Усира и Пирамеса?

— Не изумляйся, Нафа. Я на самом деле солдат, но такой, который любит искусство так же, как мудрость и знания. Вы оба — ты и Хени — пробудили мой мозг и душу, и я не мыслю, как бы жил без ваших уроков!

Нафа был поражен.

— Представь себе, что ты наследник престола нашего царства! Ведь его тоже, прежде чем он займет трон, подготавливают, обучая мудрости, искусству и военному ремеслу… — Помолчав, он продолжил: — Священная проницательность превращает царей Египта в богов — так же как однажды она сделает тебя командующим, которому не будет равных. Поверь мне, брат.

На щеках Джедефа запылал румянец удовольствия. Он улыбнулся:

— Нафа, ты похож на нашу маму… Еще толком не зная, на что я способен, вы приписываете мне все лучшие качества! Смотрите, как бы я не возгордился раньше времени!

Услышав это, художник рассмеялся и не сразу сумел совладать с собой.

Джедеф удивился:

— Что с тобой? Что смешного я сказал?

Молодой человек, все еще хохоча, ответил:

— Я смеюсь, Джедеф, потому что ты сравнил меня с нашей мамой!

— И отчего ты так развеселился? Я просто имел в виду…

— Не нужно объяснений или извинений. Я знаю, что ты хотел сказать, — прервал брата Нафа, — но сегодня ты уже третий, кто сравнил меня с женщиной. Сначала, утром, отец сообщил мне, что я «переменчив, как девица». Потом, всего час назад, жрец Шелба, пока я разговаривал сам с собой, рисуя его портрет, сказал: «Ты, Нафа, находишься во власти чувств, совсем как женщина». И вот приходишь ты и заявляешь, что я похож на нашу мать! Кого же ты сам-то видишь во мне — мужчину или женщину?

Теперь настала очередь Джедефа рассмеяться.