Исповедь «святой грешницы». Любовный дневник эпохи Возрождения - Лукреция Борджиа

Я помню это потому, что оказалась рядом, стояла, невольно втягивая голову в плечи. Чезаре замер, словно громом пораженный, потом покраснел и, круто развернувшись, бросился прочь из комнаты. Мама с тревогой покачала головой, мол, мало ли что натворит и как теперь с ним поладить. В глазах Карло тоже была тревога, но он возразил, что Чезаре неглуп и верно поймет его слова.

Чезаре понял, с того дня он стал ходить за Карло Канале хвостиком, стесняясь, однако, своей привязанности, но слушал его внимательно. Карло заметил маме с удовольствием: «Я же говорил, что Чезаре умен». Мама не возражала.

Я знаю, что долгие годы Чезаре боролся со своими вспышками гнева, как только мог. Это давалось ему нелегко, но пока он понимал, что должен это делать, справляться удавалось почти всегда.

Моему брату требовалось выплескивать свой гнев, свою ярость на кого-то или что-то. Недаром римляне имели специальных мальчиков для битья, чтобы срывать на них свои чувства.

Я помню первое проявление страшного гнева Чезаре, свидетельницей которого оказалась. Возможно, были и раньше, но я была слишком мала, чтобы понимать.

Мы слышали смех и разговор между рыбаком, привезшим улов для нашей кухни, и кем-то из слуг. Я помню только, что рыбак сказал, мол, привез рыбу для кардинальской шлюхи. Кардинальской шлюхой называли нашу маму, а потом Джулию Фарнезе. Ни мама, ни Джулия внимания не обращали. А вот Чезаре обратил.

Брат метнулся к рыбаку и схватил того за горло. Чезаре не было тринадцати, но, рослый и сильный, в ярости он почти задушил крепкого мужчину. Слуги с трудом оторвали руки Чезаре от шеи толстяка, а тот долго приходил в себя после нападения.

Тогда я увидела, что мой брат в гневе страшен и непобедим, он мог бы не просто задушить человека, но и свернуть шею быку.

В ответ на выговор Карло Канале Чезаре заявил, что защищал честь своей матери!

Мне брат сказал, что убьет любого, кто покусится на честь нашей семьи. Я поверила.

После этого у него появился воспитатель.

Чезаре вовсе не всегда убивал сам, хотя бывало и такое. Нередко он лишь отдавал жестокие приказы, давая волю гневу. Те, кто подчинялся ему сразу, получали привилегии и награды, кто оказывал сопротивление, в лучшем случае был разорен, в худшем прощался с жизнью. Врагов или тех, кого мой брат считал врагами, он уничтожал.

Чезаре навел порядок в городах и на дорогах Романьи. До него из-за множества самых разных разбойников было опасно передвигаться не только одиноким путникам, но и купцам с солидной защитой. Слишком много после французского нашествия осталось тех, кто больше не имел дома, семьи, возможности прокормить себя и родных или желания заработать честно.

Из-за нападений купцы опасались дальних поездок, это быстро привело к нехватке товаров.

Чезаре правил железной рукой, не жалея никого. Десятки повешенных на самых видных местах в назидание любым, кто пожелает жить разбоем, отсеченные руки и головы – все это быстро остудило горячие головы, в Романье, как нигде в Италии, установился порядок и стало безопасно.

Брат говорил, что пряник не нужен, если есть хороший кнут. Но он забыл, что кнут признают, только пока он свистит над чужими спинами. Довольно быстро о недавнем ужасе из-за грабежей забыли, а железная перчатка Чезаре стала неуютной. Ему бы ослабить хватку, но Чезаре не намеревался этого делать. Oderint, dum metuant (пусть ненавидят, лишь бы боялись – лат.) – эти слова из трагедии Акция нравились ему больше других.

Чезаре сошел с ума, ему было мало просто побед, непременно нужна жестокость при каждом завоевании. Плохо приходилось тем городам, которые не сдаются герцогу добровольно. Я искренне печалилась о судьбе Урбино, где меня так хорошо принимали. Зачем Чезаре понадобилось грабить этот город?

Я обиделась на брата, но он не обратил внимания на мои «женские капризы», утверждая, что тот, кто хочет завоевать мир, не должен думать о таких мелочах, как жертвы.

Иногда я взываю к Господу с мольбой просветлить разум моего брата, помочь ему избавиться от гнева, в котором он способен совершать страшные поступки, потом оправдывая себя с цинизмом, достойным еще худшего наказания.

Это беда Чезаре, всегдашняя беда, отравлявшая жизнь и ему, и всем любящим его. Чезаре в гневе способен отдать самые жестокие приказы, а потом, когда все свершится, раскаиваться тайно, чтобы другие не заподозрили, что он может о чем-то сожалеть. Я знаю, что многочисленные шрамы на его спине вовсе не следствия ранений или падений с лошади, Чезаре великолепный наездник и не поворачивается к врагу спиной, чтобы получать удары в спину. Его шрамы – следы от плетей, которыми герцог Валентинуа бичует себя сам, наказывая за лишь ему ведомые преступления. Но кто их видит, кроме его верного слуги?

Хуан тоже страдал вспышками гнева, но не в такой степени. Думаю, у него просто поводов было меньше. Хуан желал немногого: быть на виду, выглядеть как можно богаче и обладать каждой приглянувшейся ему женщиной. Все это у него было почти без усилий.

Герцог Гандии, сын папы Александра, богач, который в силах позволить себе бриллианты для украшения попоны лошади, при том, что за все платил отец, красивый и сильный молодой человек. Не смотреть на него не могли благодаря титулам и должностям, дарованным папой, а также безумным нарядам, стоимость которых у одних потрясала воображение, а у других вызывала бешенство. А женщин манил его гульфик, всегда готовый открыться для мужских подвигов.

Honores mutant mores, sed raro in meliores (Почести меняют нравы, но редко к лучшему – лат.). Хуан добивался еще и власти, хотя сам не знал, какой именно. И здесь сказалось его соперничество с Чезаре и желание отца видеть любимого сына на коне.

…Хуан был страшен – он просто раскрошил тело несчастного на части. Почему Мария Энрикес не радовалась избавлению от такого супруга, ведь в гневе он поднимал руку и на нее тоже? Джулия Фарнезе рассказывала, что один из выкидышей несчастной Марии вызван ударом в живот разгневанного какой-то нелепостью супруга.

Что же такого было в моем несдержанном брате Хуане, что женщины прощали ему все? Неужели похоть настолько сильна, что заставляет терпеть боль и унижение?

Альфонсо, мой супруг, тоже подвержен приступам гнева. Он не любит и не уважает меня, пока не уважает, я надеюсь добиться от мужа этого. И первый шаг уже сделала.

Я последовала совету отца, который утверждал, что на взрыв гнева нужно отвечать немедленно и так, чтобы человек понял, что ему не простится. «Все прощает только Господь, остальные могут отвечать».

Когда в первый же день после свадьбы Альфонсо д’Эсте в гневе из-за моего непослушания попытался поднять на меня руку, я заявила, что пусть лучше убьет сразу, поскольку поселить жену в доме, больше похожем на плохую конюшню, и считать это благодеянием недостойно дона. И знаменитый яд я готова выпить вместе с ним.

Яда, знание о котором приписывалось моей матери и от нее нам с отцом, боялись все.