На будущий год в Москве - Вячеслав Рыбаков

Его слегка даже обидело, что папашка думает, будто он не понимает таких вещей. Это ж не Лэй-гун какой-нибудь, про какого из книжек знают. Это жизнь.

Даже мальчишка въезжает, мрачно подумал Лёка. А я вот вместо того, чтобы прорываться на поезд, на сборище дебилов поволокся…

А не поволокся б – мы бы не повстречались.

Он не мог понять, рад он встрече или нет. Ощущения, как часто у него бывало при неожиданных встрясках, откладывались; они придут позднее, когда вернется одиночество. Сейчас их не было никаких. Сейчас надо было разговаривать, вести машину и думать, как быть.

Серебристый «мерседес», продавливаясь в густом варенье машин на обгон (вместо сиропа был чад выхлопов, а в нем, словно дольки червивых яблок, плыли по течению сгустки корпусов), протяжно загудел Лёке. Лэй даже вздрогнул.

– Наглый «мерин», – буркнул он. – Чего ему?

– Это он от восхищения, – сквозь зубы сказал Лёка, отжимаясь, насколько позволяла обстановка, вправо. – Торчит, какая угарная у нас тачка.

Нат прыснул. Обиванкин будто не слышал. Лэй сдержанно улыбнулся; он понимал уже, что папашка нравится ему, но признаваться себе в том не хотел.

– Теперь говорят не «торчит», а «прется», – как нерадивого студента профессор, поправил Лёку сын.

– Учту, – послушно отозвался Лёка. Помолчал. – Худо звезды расположились, – признал он. – И тебя оставлять в подвесе негоже, и к бабе Люсе я просто не могу не ехать. Завтра спозаранку понесусь в ОВИР, а сколько я там пробуду и с каким результатом – ведает один леший…

– Лэй-гун, – неожиданно для себя сказал Лэй. Ему вдруг захотелось сделать папашке что-то приятное, и он не нашел ничего лучше, кроме как помянуть идиотского китайца, про которого тот рассказал. Лёка чуть улыбнулся.

– Ну, Лэй-гун, – согласился он. И тут Лэю пришла в голову совершенно ослепительная мысль. У него даже мороз продрал по коже – короткий такой, но ядреный. Будто кто-то шаркнул по ребрам наждачной бумагой.

– А давай типа я с тобой поеду, – бахнул Лэй. – А Обсе потом скажем, что как бы раньше не могли прийти, потому что заморочились по важному делу. Всей типа семьей. И если она пасть разинет, ты ей телеграмму туда сунешь.

Обиванкин впервые завозился на своем сиденье.

Впрочем, очень коротко. Ворохнулся и сызнова окостенел.

Несколько мгновений ничего не происходило, Лёка вел свой драндулет по тряскому асфальту, словно пропустив слова сына мимо ушей. Потом обернулся к Лэю.

– Вперед смотрите, вперед! – сварливо и несколько встревоженно проговорил Обиванкин.

Лёка стремглав повернул голову; нет, опасности не было, все ползло, как ползло.

Всей семьей. Вот что сыну было так важно…

Поставить завучиху на место.

– А мама тебя отпустит? – спросил Лёка.

– А я знаю? – как на духу, вопросом на вопрос ответил Лэй.

– Так, – повторил Лёка. – А ты… Лэй… ты правда туда хочешь?

Лэй глубоко втянул воздух носом.

– Солнце помню, – ответил он. Тоже честно.

– Хорошо, – решительно подытожил Лёка. – Как вариант. Действительно, чего ты в школе не видел? Я в свое время, когда надоедало рано вставать, дня на три дома западал – и, поскольку все равно все знал назубок, ко мне не цеплялись. К тому же нынче у нас среда, скоро выходные, учебы нету… Теперь так. – Он запнулся. – Теперь ты мне вот что скажи, – произнес он тоном ниже и на миг запнулся. – Мама замуж не вышла?

Лэй уставился в боковое окно.

– Сам у нее спрашивай, – глухо ответил он.

– Лэй… Я же не пытаюсь у тебя что-то про нее выведать. Мне просто надо знать: если я вот сейчас как ком с горы на нее накачусь – это не… Это ей не повредит?

Лэй опять глубоко втянул воздух носом. Лапша, которую навесил папашка, выглядела убедительной.

– Мужика дома нового нет, – с усилием произнес он.

– Тогда будем учинять семейный совет, – сказал Лёка. Наступило молчание. И длилось уж до того момента, когда Нат вежливо попросил:

– Вот здесь меня высадите, пожалуйста. Мне отсюда близко, двором.

– Как скажешь, – ответил Лёка и тормознул.

Нат, точно машина горела, торопливо распахнул дверцу, выскочил наружу и бегом порскнул в подворотню. Наверняка до дому не добежит, прямо тут и встанет отлить, с завистью подумал Лэй. Он тоже терпел из последних сил.

– Помнишь, куда? – спросил он отца.

Тот ответил:

– Конечно.

Через пару минут они подъехали к и впрямь не забытому Лёкой подъезду.

Это был тот самый подъезд.

Лёка ничего не чувствовал. Подъезд. Ну и что же, что подъезд. Это был муляж тогдашнего подъезда, потому что тогда за ним был дом, а теперь – нет.

– Шпарь домой и подготовь маму, – сказал Лёка. – Может, она… ну, я не знаю. Я ввалюсь, а она будет меня весь вечер ненавидеть за то, что не накрашенная оказалась. Так бывает. Предупреди, а я поднимусь через несколько минут. Разберусь вот с господином – и приду.

Обиванкин ворохнулся снова.

Лэй, как Нат, вывалился из машины – но сразу остановился. Нагнувшись, сунул голову обратно и пристально глянул Лёке в глаза.

Лёка, не отводя взгляда, чуть улыбнулся сыну. Не сбегу, не бойся, я же обещал, говорил его взгляд. Откуда мне знать, сбежал ведь однажды, ответили глаза Лэя.

– Я поднимусь через четверть часа, – сказал Лёка.

И Лэй рванул. В сумрак за дверьми подъезда он рухнул, точно упавший с крыши в бочку булыжник, – и только стремительный удаляющийся топот несколько секунд доносился оттуда; потом затих и он.

– Ну, говорите толком, – попросил Лёка.

Не поворачиваясь к Лёке и по-прежнему, словно взаправду ороговев за время поездки, глядя прямо перед собою, Обиванкин размеренно заговорил:

– Я очень мало кому могу доверять. Обратиться мне с такой просьбой вообще не к кому. Вас я знаю только по вашим работам, и когда повстречал вас в зале, да еще услышал, что вы едете в Москву, я понял, что мне вас бог послал. Мне совершенно необходимо добраться до «Бурана», который стоит в парке развлечений на Смоленке. Может, вы помните, были при Советской власти у нас такие ракеты…

– Помню, – уронил Лёка.

– Насколько мне известно, это единственный уцелевший. И, во всяком случае, ближайший к нам… к Питеру. Это важно. Это может оказаться крайне важно для всей последующей судьбы России. В смысле – всей бывшей России, а не нынешней. Больше я ничего не могу вам сказать. Во-первых, вы не поверите, а во-вторых, это может оказаться для вас опасным. Я не имею ни малейшего желания подвергать риску человека, которого… во всяком случае, по его работам… уважаю.

Положив подбородок на сложенные кисти рук и барабаня пальцами по баранке, Лёка искоса глядел на Обиванкина и покусывал нижнюю губу. Обиванкин по-прежнему смотрел в пространство – во всей красе демонстрируя Лёке свой острый, летящий профиль. Престарелый чародей…