Викинг и дева в огне - Галина Емельянова

— Где? Здесь в городе? В деревне?

— В детинце она, у дядьки в доме. Ты грамотку — то писать будешь?

Северин, качаясь словно пьяный, отрицательно помахал головой, поставил отрока на землю.

— Пошто?

— Не умею.

— Тогда с тебя еще векша, — важно подбоченясь, ответил Мишаня.

Но доверять свои сердечные дела мальцу несмышленышу Северин решился не сразу. Пошел к себе в дом, нашел и гривну, и векшу. А бересту отрок сам принес.

Молчал воин долго. Нянька уже квасом и пирогами доброго вестника обкормила, а варяг только и решился.

— Пиши, что сватать приду, пусть никому себя не обещает.

Мишаня вприпрыжку убежал, засунув за пазуху тройку расстегаев, а нянька стала собираться. Слышно было, как на женской половине дома, баба стучит крышкой сундука. Собиралась долго, а как вышла, Северин с удивлением увидел на ней только новый платок поверх кики. А как была в темно — коричневой поневе, да в стеганой душегрейке, так и осталась. Своих саней у варяга не было, ждали посланного за ними Оглоблю.

Нянька прела в нарядах, но терпела. На крыльцо даже не вышла, такая важная и торжественная, что и не подступишься. Варяг и не осмелился. Нет ничего хуже ожидания.

— К свахе поеду, сначала смотрины надо, все проверить, а уж потом сватов засылать. — Нянька перекрестилась на образа. — Все, жди.

Чего ждать Северин не понял, он ходил по избе из угла в угол. В голове пустота, а душа ликовала.

«Жива, милая, синеглазая дева. Роднее всех на этой чужой земле».

Он не мог уже быть один и поскакал к тысяцкому, но того дома не оказалось. Поделиться радостью было не с кем. Скакал по мощеным досками улицам города, пугая прохожих, пока конь не запросил пощады, тонко жалобно заржав. Ветер, это Оглобля такое имя придумал, животное перешло на шаг, потом и вовсе остановилось.

— Ну, не сердись, — соскочив с седла, Северин обнял сивую морду коня. — Прости, нет сил ждать, а вдруг она уже и забыла меня, знать не хочет. У меня ни кола, ни двора, завтра вот выгонят князя, и уйду вместе с ним из города, искать доли или недоли. Она боярская дочь, а я всего лишь пришлый варяг.

Северин сел на попавшийся у развилки дорог камень и зажмурил глаза. Горше ему было, только в тот год, когда потерял отца. Он вспомнил горящие драккары братьев, отца, и их лодку, самую маленькую, неказистую. Даже головой дракона не украшена. А ведь это их спасло. Парус они не успели поднять со знаком Сигурда Соленого.

Конь уткнулся в плечо, потом в ладонь, просил вкусного: морковку или хлеба.

— Отдохнул? Тогда домой.

Нянька пришла хмельная и оттого злая. Такая у бабы особенность, как выпьет, злится на весь белый свет. Рывком скинула душегрейку, порвала бусы, речной жемчуг покатился по деревянному полу, а девки-чернавки бросились его собирать.

— Ну, — сцепив руки за спиной, Северин ждал ответа. Со стороны могло показаться он скала, лед, но внутри бушевал ураган.

Нянька, села на лавку, тяжело дыша, будто и не в санях приехала, а всю дорогу бежала.

— Не пара она тебе! Не пара и все тут!

— Дело говори, не зли меня.

Нянька выдержала паузу, вот ведь вредная бабища, всегда норовит на своем настоять, и, прочистив горло, возвестила.

— Порченная она, как есть порченная.

Северин от неожиданности даже на лавку присел.

— Была под кем?

Нянька, помотала головой: «Хуже».

«Любую возьму», — подумал Северин.

А Серафима, наконец, имя ее вспомнил, села перед ним, подперев рукой голову, поведала.

— Всю осмотрели, такой товар никому не надобен. Во всю щеку шрам, свежий, ухо порвано, а ноги, батюшки свят-свят, все в рубцах от ожогов.

— Знаешь же, что дом ее горел.

— Нет, это давние ожоги. Она тогда девчонка несмышленыш, а тут варяги пришли, пожгли их дом. Мать она тогда потеряла, а ее дружинник княжий из огня вынес.

Северин разом вспомнил все, и как он ребенка спас на пожаре, и как ведунья ему про суженную сказала, которую он на руках носить будет.

— Окаянная ты, баба — это моя судьба, рок. Тебе этого не понять. Лучше скажи, как свататься?!

— А никак, мы свое слово ей в лицо и сказали. Нечего на зеркало пенять, коль рожа крива. — И нянька победоносно поглядела на варяга.

Северин побледнел: «Вася что ответила?»

— Что де за убийцу матушки, варяга значит, никогда замуж не пойдет, лучше в озеро с камнем на шее.

Северину хотелось хоть что-то: колоть мечом, кидать ножи, секирой махать. А тут еще Мишаня пришел, положил на стол грамотку, и векшу: «Не пустили в дом, к боярышне». Северин монетку не взял, не вина мальчишки, что не люб он Василисе. Он выскочил во двор, и, отобрав у Прошки топор, стал рубить дрова. Совсем как деревенский мужик, размашисто и сноровисто.

Глава 21. Обида

Прошла зима, пришла масленица с гуляньями и хороводами, с обжорством и ярмаркой.

Василиса, сговорилась с Акулиной, и девушки пошли на торжище сопровождаемые свекровью сестры. Разносчики торговали пирогами с лотка, всюду витал аромат меда и блинов. Скоморохи веселили народ, показывая сказки про конька — горбунка и жар-птицу. Сестры хотели всего и сразу: и пряников медовых, и иголок для вышивания, и лент атласных. Для более тяжелых покупок, отрезов тканных и корзин со снедью, шел за ними младший конюшенный.

Ваське ужасно хотелось и пирогов с зайчатиной, и блинов, но денег у них с сестрой не было ни полушки. Васька впопыхах у дядьки не попросила, а Акулину держали в строгости. Калита с гривнами висела у старухи на поясе.

Та, желала себе купить малинового бархата на душегрейку, искали долго, во рту с утра ни маковой росинки. На торжище толкотня, мальчишки под ногами шныряют, норовят толкнуть девок, чтобы посмеялся честной народ. Потому