Война маленького человека - Ирина Малышко

В это время у моих друзей как раз начался период, именуемый «временными разногласиями», и я приняла решение им не мешать и отправилась дальше в одиночное плаванье.

Так начался мой опыт проживания на съемных квартирах.

Какое-то время я пожила в квартире, которую снимали мои знакомые. У них был большой дом за Киевом. Эту квартиру они рассматривали как временное пристанище, когда нужно было по делам остаться в Киеве на ночь. Квартира была трехкомнатная. Там уже жила «девушка» примерно моего возраста, выполняющая роль экономки и личного парикмахера. Она меня научила мыть и сушить баночки из-под йогурта, сортировать мусор в большие пакеты. Бумагу к бумаге, вымытые и высушенные баночки к вымытым и высушенным баночкам. Это было важным условием проживания в этом доме. Я добросовестно мыла баночки, сортировала и складывала мусор в разные пакеты. Правда, все в итоге выбрасывалось в общий бак. Но совесть у всех была спокойна. Потом «девушка» привезла свою маму, и я съехала.

Я снова отвезла свои вещи к друзьям в деревню и стала искать себе съемное жилье. Себя я временно пристроила еще у одних друзей.

Денег на отдельную квартиру у меня не было. Мне светила только комната. Это прозвучит странно, учитывая мой десятилетний стаж жизни в Москве, но я никогда не снимала жилье до этого периода. В Москве мне университет выделял так называемое муниципальное жилье. Теперь я наконец узнала, что такое риелторы, какие квартиры сдаются, какими бывают хозяева. Пересказывать весь свой вновь приобретенный опыт не имеет смысла, к тому же это оказалось не самым страшным. Страшным было то, что с моей донецкой пропиской и «донецкой» кармой мне не сдавали вообще никакое жилье.

И снова на помощь пришли друзья. Отчаявшись от безрезультатных поисков, я написала тоскливый пост в Facebook’е. На следующий день раздался звонок – это был один из моих друзей. Он сказал: «Есть квартира, иди смотри».

Так я оказалась на Подоле, в большой четырехкомнатной квартире, в которой, кроме меня, еще жили хозяйка с сыном и квартирантка, девочка-студентка Киево-Могилянки.

Мне досталась небольшая комнатка – десять квадратных метров – с диваном, креслом, письменным столом. Комната была настолько маленькой, что когда я разложила диван – он вплотную уперся в шкаф. К счастью, диван оказался поломан. И больше я его не раскрывала. Шкаф с плохо закрывающимися дверцами был наполовину забит хозяйскими вещами. Но для меня в тот момент все это не имело никакого значения. Главное, теперь у меня был ночлег и я дальше могла реализовывать планы в рамках своей программы «Надо выжить».

В квартире двери нигде не закрывались, замков не было. Ни в моей комнате, ни в ванной, ни в уборной. Как-то на мои слабые попытки закрыть за собой дверь в туалет хозяйка гордо сказала: «В моем доме двери не закрываются. К тебе туда никто не войдет». В ванную, тем не менее, ко мне зашли все. Я уже потом рассмотрела эту квартиру: ванную, покрашенную масляной краской (давно облупившаяся краска кое-где висела ломтями), местами выбитый паркет, прикрытый цветастым паласом, рожденным еще в СССР. В этом доме очень многое было родом из Советского Союза – даже бачок унитаза и краны. Да и сам дом как бы застыл в том периоде: обшарпанные стены подъезда, сами жильцы. Все это я увидела позднее. В первый момент я просто радовалась, что у меня есть крыша над головой. Пусть маленькая, но отдельная комната, к тому же с шикарным видом из окна на большой красивый заснеженный холм. Это была знаменитая Олегова гора, или Щекавица. По преданию, на ней был захоронен вещий Олег. Я жила на Подоле, в самом сердце Киева.

Был февраль. Я сидела среди своих рюкзаков, чемоданов и ненавистных клетчатых пакованов, смотрела на эту гору, местами покрытую снегом. За дверью на всю квартиру сын кричал хозяйке: «Мамо, подивися на м’ясо». Я почему-то вспомнила «Бег» Булгакова. Мое бурное воображение нарисовало картину – революция семнадцатого года, меня выбросили из моей квартиры, переселили в коммуналку. Я смотрела в окно на Щекавицу и еще не знала, сколько экранизаций романов мне предстоит вспомнить, живя в этом доме, сколько ремейков фильмов предстоит посмотреть.

Переехав в эту квартиру, я попала совсем в другой социальный слой, совершенно отличный от того, к которому привыкла. Периодически я себя чувствовала ученым-антропологом, изучающим иные социальные миры. Уже позднее я столкнулась с понятием так называемой «барачной культуры». Его употребляли применительно к советской реальности, когда люди долго жили в бараках и коммунальных квартирах, привыкли к минимуму жизненных потребностей. Эта барачная культура оказалась очень долговечной. И я волей судьбы попала в социальный слой, живший согласно ее традициям. В нашем доме очень многие жильцы сдавали комнаты квартирантам. С одной стороны, это была чисто экономическая проблема – многим старикам трудно было существовать на пенсию. С другой стороны – это характерная черта нашей действительности, когда в очереди тебе обязательно будут дышать в затылок, или в пустом троллейбусе обязательно сядут рядом с тобой, или будут жить несколькими поколениями в одной квартире, даже имея возможность разъехаться. В отличие от патриархальной традиции, барачная культура – это не столько потребность жить одной семьей, сколько отсутствие потребности в наличии своего личного пространства.

Пока я жила в этом доме, главной моей задачей было сохранить роль наблюдателя или безличностного голоса за кадром. Иначе от избытка впечатлений у меня довольно-таки часто могла просто поехать крыша. О моем новом жилище и его обитателях можно написать отдельную книгу. Например, о соседке справа, вдове народного артиста СССР – некогда очень красивой женщине, в свои глубокие за 80 выглядевшей на 50 и при этом бесконечно одинокой и несчастной. Или соседях слева, где в одной квартире жили три поколения семьи уже со своими семьями, детьми и животными. За время проживания в этом доме я вспомнила и «Зойкину квартиру», и «Золотого теленка», и «Покровские ворота», и много еще других, не менее прекрасных произведений.

И дом, и двор были просто кадрами из чернушного фильма времен перестройки. Старый обшарпанный подъезд, побеленный когда-то очень давно в блекло-розовый цвет, был весь в серых грязных потоках и следах от ботинок. Во дворе располагалась старинная подольская «алкашка». Алкоголики со всего Киева съезжались сюда на свои собрания. Жизнь у них была бурной и веселой. «Алкашка» работала практически круглосуточно. С другой стороны двора находился детский сад. Летом по утрам я пила кофе под крики воспитательницы, доносившиеся в мое окно на пятом этаже. «Діти сіли, руки за спину, встали. Раз-два. Аня, припини сидіти», – кричала воспитательница. Утренняя зарядка в детском саду проходила под музыкальное сопровождение из фильма «Мой ласковый и нежный зверь».

Обитатели нашего дома были характерными персонажами все того же чернушного фильма времен перестройки. Перед домом на лавочке сидела в окружении штук двадцати котов традиционная домовая кошатница. Она кормила своих любимцев объедками. Как-то летом наш дом с этими котами был атакован блохами. Первым пострадал первый этаж, жильцы вызвали санэпидстанцию, и блохи переселились на верхние этажи. Моя хозяйка целое лето бегала с дихлофосом и брызгала цветастые паласы. Кто-то вспомнил, что запах полыни отпугивает блох. Весь подъезд выстлали полынью, и он стал напоминать рождественский вертеп.