Песнь одного дня. Петля - Якобина Сигурдардоттир

учти, что я на это не согласен. Ясно? Перестань, как мещанка, болтать о стариках и стань самой собой. Старики славные, и мне было очень приятно увидеть их и побеседовать с ними, хотя я пришел не для этого. Не так уж часто нам встречаются живые люди, которые не боятся быть тем, что они есть.

Он оживляется, и она чувствует тяжесть в груди, как в те времена, когда она была молоденькой дурочкой, — необъяснимое ощущение, будто падаешь с головокружительной высоты. Но разве можно принимать Хидди всерьез?

— Ты ни капли не изменился, — говорит она улыбаясь и знает, что теперь она улыбается именно той улыбкой, какой нужно: легкой, порхающей между глазами, губами и ямочками на щеках.

— Нет, изменился, — говорит он серьезно. — И ты тоже изменилась. А где же твои малыши, осмелюсь спросить, эти цветы жизни?

— Инги гуляет, а Лоулоу внизу у служанки. Хочешь с ними познакомиться? Они еще не успели закоснеть в мещанстве, которого ты так не любишь.

Она говорит без обиды, без раздражения, скорее, шутливо и дружелюбно, так все говорят с Хидди. В прежние времена она, конечно, рассердилась бы на его слова, но теперь — другое дело.

— Не надо. Ты ведь знаешь, что я не люблю детей. Люди вообще не любят детей, я думаю, что большинство в глубине души плохо относятся к детям. Поэтому они и болтают без умолку о материнской любви и тому подобном. Вот ты, например, сдала бы квартиру многодетной семье?

— О, это совсем другое дело!

— Почему?

— Как будто ты сам не понимаешь! Свои дети и чужие — это не одно и то же. Мне очень жаль, что Йоун не смог прийти к кофе. Но он… как раз сегодня мы получаем машину… — Она умолкает на полуслове, улыбка теряется в уголках губ и ямочках на щеках, потому что гость вскочил и, кажется, страшно рассердился.

— Свава, если ты не перестанешь нести чепуху, нам не сдобровать! Я счастлив, что его здесь нет, я мечтаю, чтобы он прилип к полу в чулане для старых железок, которым он заправляет, и не мог двинуться с места без моего разрешения! Разве ты не понимаешь, что я пришел повидаться с тобой… с тобой… с тобой?

— Да, конечно, но… — Свава немного смущена — они так давно не виделись. Неужели ему до сих пор доставляют удовольствие такие дурацкие вспышки?

— Плесни мне еще, — просит он и садится. — И прекрати это шутовство.

Она наполняет его рюмку и чокается с ним. Потом он берет ее руку и погружается в рассеянность, перебирая ее пальцы, как в прежние времена, но их разделяет столько лет, что она почти не обращает на это внимания, в глубине души она спокойна и потому улыбается своей безотчетной улыбкой, когда он не смотрит на нее.

— Вот и прекрасно, Свава, — говорит он. — Давай с тобой поболтаем.

Дверь чуть-чуть приоткрывается — это Инги, лицо и руки у него в грязи.

— Мама, там большой мальчишка!.. — Инги очень взволнован. — Этот мальчишка вывернул Доудоу руку, а я ударил этого мальчишку сзади ногой так, что он заревел. И Доудоу тоже его ударил, а потом еще раз я…

— Все ясно, — говорит гость, и мальчик бросает на него быстрый взгляд, так иногда дети смотрят на незнакомых людей, присутствие которых является для них неожиданностью. Мальчику не о чем говорить с этим человеком.

— Мама, поди сюда! — зовет он.

— Что тебе, малыш?

Он не отвечает, а молча ведет мать за руку. Она выходит с ним в кухню, не забыв извиниться, не забыв улыбнуться через плечо, выходит как ни в чем не бывало. В воздухе витает что-то игривое, манящее… нет, нет, ничего предосудительного, просто она немного посмеялась со своим другом детства, собственно говоря, ведь они были даже помолвлены. Боже мой, они взрослые люди, и с тех пор, как она вышла замуж, она ничего себе не позволяет, она прекрасно знает, что можно и чего нельзя. Свава дает сыну молоко и пирожное.

— Три! — просит он.

— Три? Неужели ты съешь три пирожных?

— Нет, одно — мне, одно — Доудоу и одно — большому мальчику.

— Только, пожалуйста, не выходи с пирожным на улицу. Воспитанные мальчики не едят на улице, к тому же это вредно.

— А Доудоу плачет, большой мальчик вывернул ему руку.

Свава выглядывает в окно, но никого не видит.

— А где же он?

— На крыльце.

— Ну, хорошо, отнеси одно пирожное Доудоу и пусть он съест его на крыльце.

— А большому мальчику? Он тоже плачет, я очень больно его ударил ногой, очень-очень больно.

— А если ты дашь ему пирожное, ему не будет больно? И вы перестанете ссориться?

— Да. Мы с Доудоу хотим проводить его домой к маме, ведь я его очень сильно ударил. Мама прилепит ему пластырь.

— Нет, Инги, я не разрешаю тебе выходить на улицу. Ты еще маленький и можешь попасть под машину.

— Ну мама, я умею ходить осторожно, ведь ты знаешь!

Она протягивает ему пирожные и строго смотрит на него.

— Нет, ты никуда не пойдешь, только к Доудоу, и не проси, — твердо говорит она.

— Ладно, — вздыхает Инги и берет пирожные. В дверях он оборачивается: — Мама!..

— Что еще? — Свава начинает терять терпение.

— Я хочу завтра поехать с дедушкой в деревню и посмотреть, как рождаются ягнята. Дедушка говорит, что они очень смешные, когда они еще мокрые. Мама, а почему они мокрые?

Свава смеется.

— Не имею понятия.

Мальчик хмурится.

— Ты знаешь! Просто не хочешь сказать! Разве это что-нибудь нехорошее?

— Инги, честное слово, не знаю. Спроси у дедушки, когда он проснется. Он недавно заснул, смотри не разбуди его. Пойдешь гулять или пойдешь к Аусе? Будь пай-мальчиком, ты видел, у меня гость. — Она провожает его в прихожую. Он идет медленно с пирожными в руках, лоб у него нахмурен.

— Открой мне дверь, мама, у меня заняты руки.

На крыльце его ждут два мальчика. На лицах у них черные подтеки, они вытирали слезы грязными руками.

— Мама была не в духе, вот все, что она дала, — говорит Инги и протягивает им пирожные.

Лоб у него по-прежнему нахмурен.

* * *

— Всегда они все нам портят, — говорит Хидди. — Мало того, что подвергаются опасности обои в гостиной, мебель, ковры и все остальное, но даже каждая минута, которой можно насладиться, даже ночь…

— Ну и что? — невозмутимо улыбаясь, перебивает его Свава. — А что было бы, если б люди перестали рожать детей? Но мы, кажется, собирались поговорить о другом?