Песнь одного дня. Петля - Якобина Сигурдардоттир

журнал, там печатается захватывающая история о влюбленных, у одного из которых была злая мачеха, а может, у обоих были мачехи, может, они были незаконные дети, может, у них были страшно деспотичные родители. Маленький Инги бесцельно бродит по комнате, играет со своим автомобильчиком и изредка подсаживается к приемнику. Но он не слушает передачу, а смотрит на улицу, на машины, на автобусы, на девочек, играющих в «классики» на тротуаре. Сейчас на улице не видно ни одного мальчика. Ауса торопится вымыть посуду и покинуть кухню, ей хочется привести себя в порядок до прихода этого крестьянина с востока. Свава прибирает в гостиной, однако она не спешит. Улыбка порхает по ее лицу, но Свава будто и не осознает этого, и, когда она вспоминает, какими глазами смотрел на нее сегодня Хидди, она радуется, что Йоун не сможет приехать к кофе.

А на небесах сверкает солнце. С особой любовью смотрит оно на одну планету, затерянную на небесном своде, на одну страну этой планеты, на один город в этой стране, на один дом в этом городе — белый дом с красной крышей и садом, выходящим на южную сторону. Дом чувствует это, сад знает об этом, и дрозды поют во все горло: «Жизнь, жизнь!» Такова их песня, ее вряд ли можно назвать настоящей песней, но она звучит так настойчиво, что под нее трудно клевать носом после обеда. Ее внимательно слушает даже улица.

* * *

Нет, она не намерена торопиться. Едва ли он придет так рано. Они уже не дети, боже милостивый, как давно это было! Он стал знаменитым или вот-вот станет. Все-таки лучше, если бы Йоун пришел домой, втроем веселее. Свава окидывает гостиную оценивающим взглядом, она недовольна: как тут буднично, раньше она почему-то этого не замечала. Не обращала внимания. Обстановка, правда, неплохая — журнальный столик, кресла, два ковра. А не много ли два ковра? Комната ведь не слишком большая. Но ковры красивые, они всем нравятся. Вот картины… Есть риск, что Хидди они не понравятся — пейзажи, и даже неизвестных художников. Но это свадебный подарок, их нельзя было не повесить. Ей-то они нравятся, хотя она знает, что Хидди будет иного мнения. Сваве хотелось бы, чтобы у нее была не такая гостиная, и, если бы старик не занимал отдельную комнату, здесь все выглядело бы иначе. Свава тяжело вздыхает и вытирает с приемника пыль. Хидди из тех людей, от которых ничто не укроется. Наверно, потому, что его мать заставляла своих служанок вытирать пыль дважды в день: первый раз — рано утром, когда она еще спала, а второй раз — когда она была уже одета и могла проверить, как они работали, пока она лежала в постели. Так было виднее, если они проявляли небрежность, в таких случаях она беспощадно заставляла их все переделывать, до тех пор, разумеется, пока они от нее не сбегали. Мать Хидди не выносила пыли, он ее тоже не выносит. Впрочем, насколько она помнит, Хидди не выносил и свою мать. А она помнит его с тех пор, как они были детьми, чуть постарше, чем теперь Инги. Они вместе играли, Хидди никогда не стыдился играть с девочками. Свава вспоминает то одно, то другое, и улыбка не сходит с ее красивого лица. Хидди был мастер на выдумки, а может, в те времена все, что исходило от него, казалось интересным. Так считали и девочки и мальчики. Хидди такой, он может сказать все, что захочет. Но если то же самое скажет другой, это сразу станет обидным и оскорбительным. Например, когда он говорил о ком-то, что тот мещанин, он умел произнести это так, что все, как правило, соглашались с ним только потому, что он говорил с апломбом. Она-то иногда злилась на него, но ведь с ней он разговаривал иначе, чем с остальными. Конечно, когда он пишет в газете, тот, кто его не знает, непременно обидится: Хидди пишет так же, как говорит. А вот друзья не обижаются на то, что он пишет, они лишь посмеиваются про себя и знают, что Хидди не переделаешь. Свава встает и кое-что переставляет, так будет лучше. Просто непонятно, как раньше могли строить такие маленькие и неудобные квартиры. В новых домах все иначе. Дудди уже переехала в новый дом, у нее огромная гостиная с большими окнами, просто шикарная гостиная. И холл не уступает гостиной. А в этой квартире нет никакого шика, во всяком случае, нет того, что теперь принято считать шиком. Но, с другой стороны, это их собственный дом. А иметь собственный дом, безусловно, гораздо надежнее. Если бы она вышла тогда замуж за Хидди… Но Свава тут же отбрасывает эту мысль. Ни одной девушке не пришло бы в голову выйти замуж за Хидди, разве что какой-нибудь легкомысленной дурочке. Как можно выйти замуж за человека, который скитается из страны в страну и нигде не может осесть? И вечно попадает в какие-то истории… А ведь все девушки были без ума от него. Надо сказать, что он не очень изменился за эти восемь лет, если не считать того, что стал еще симпатичнее. И возмужал.

Странно встретиться после стольких лет. Правда, порой до нее доходили слухи о нем, у них осталось много общих знакомых. Мысли ее вращаются по кругу, ямочки на щеках то появляются, то исчезают. Хидди славный, он прекрасный человек, но, видит бог, она ни капли не раскаивается. Он неотразим, потому что умеет шутить над серьезными вещами и говорить серьезно о пустяках, как сказал однажды их общий приятель, а может, он это где-нибудь вычитал. Но влюбиться в Хидди всерьез… нет, это было бы ужасно! Упаси боже от такой напасти! Йоун в сто раз лучше, Хидди просто не мог бы быть таким мужем. Йоун такой практичный… Свава вздрагивает от того, что в прихожей раздается звонок. Неужели?..

* * *

Но это не Хидди. И не крестьянин, который должен прийти к Аусе. Это какой-то старик с благородной наружностью — аккуратно подстриженный серебристый венчик волос вокруг крупного черепа, маленькие проницательные голубоватые глазки под густыми бровями, орлиный нос. Старик держит в руке черную шляпу и спрашивает Ингимюндура. Ауса зовет хозяйку. Свава здоровается с гостем, но он ей незнаком. В нем есть что-то деревенское, хотя сразу видно, что он не крестьянин.

Ему стало известно, что Ингимюндур живет в Рейкьявике, и он захотел навестить его. Свава проводит гостя в гостиную. Очевидно,