Здесь и сейчас - Лидия Ульянова

– Очень хорошо. А теперь почувствуйте на своих ногах другие лыжные ботинки. Они черные, неудобные, и вам с трудом удается передвигать в них ноги… Вы устали… Вы смотрите вниз и видите эти ботинки на ногах, подол платья и лыжи… Вы видите это, я знаю. Расскажите мне, что происходит вокруг вас. Что вы видите?..

И я снова, как в том сне, увидела и ботинки, и лыжи, и подол коричневого платья…

Я в старшем классе школы. Идет спортивный урок. Урок физкультуры. Уже конец зимы, но наш класс сдает какие-то тесты на лыжах. Эти тесты называются нормами ГТО. Каждый должен на время пробежать на лыжах три километра. Если я не уложусь во время, то мне поставят плохую оценку за спортивный урок, а мне важно, чтобы оценка была хорошей.

На улице оттепель, снег набух от воды и начал таять. Мы катаемся в городском парке, где по утрам и вечерам хозяева выгуливают своих собак. Почему-то за собаками никто не убирает, тут и там на вязкой, хлюпающей от воды лыжне лежат собачьи экскременты, размазанные тремя десятками предыдущих лыж. Но я не обращаю на это внимания, моя главная задача сейчас – уложиться в норму по времени.

Я ненавижу лыжи и ненавижу физкультуру, у меня всегда все плохо получается. Я не могу забраться по канату, плохо прыгаю через козла и сосиской вишу на кольцах. Я терпеть не могу, когда в тесной раздевалке переодевается сразу двадцать девчонок, толкающихся, орущих, задевающих меня локтями и подолами снимаемых платьев, встряхивающих перед моим носом тренировочными штанами. И нужно постараться занять место подальше от двери, потому что в прореху замочной скважины подглядывают мальчишки, подглядывают и гогочут за дверью. А после урока, когда все снова надевают платья, от двадцати разгоряченных девчонок пахнет потом и распаренными в резиновых кедах ногами. Мне кажется, что даже псиной пахнет лучше. Никаких душевых нет и в помине, да и перемена коротка, а после физкультуры чувство голода само толкает в столовку, где можно купить жаренный в комбижире пирожок.

Я ненавижу лыжи, которые утром нужно тащить с собой из дома в школу. В гнетущих утренних сумерках, в холод, нести с собой портфель, набитый учебниками и тетрадями, лыжи, ботинки и мешок со спортивным костюмом. Я всегда отстаю, меня никто не ждет, и к школе я приплетаюсь одна из последних, перед самым звонком. Я тащусь на заплетающихся ногах и согреваю себя мыслью о том, что зима, к счастью, не вечна, снег растает, а с ним уйдут и лыжи. Лучше уж канат и брусья.

Думая обо всем этом, я, как проклятая, двигаю прикрученные к ногам лыжи вперед. Как обычно, я в числе самых последних, большая часть учеников уже на финише. В придачу к этому сегодня я забыла дома свитер и занимаюсь спортом в школьном платье, которое будет мокнуть и вонять на теле до конца уроков.

– Арихина, шевели ногами! – раздается где-то впереди резкий окрик. – Спать дома будешь. Ну, давайте! Всего три паралитика остались, весь класс переодеваться ушел.

Впереди меня тяжело пыхтит толстый мальчик на красных лыжах. Его объемистый зад, обтянутый красными же тренировочными штанами, служит для меня ориентиром. За мной еле ползет одноклассница в шубе. Втроем мы, наверно, представляем собой жалкое зрелище даже для видавшего виды учителя физкультуры. Ему тоже хочется в тепло, попить чаю в учительской, а он вынужден мерзнуть в ожидании нас. Учитель с секундомером в руке подбадривает себя выкриками в наш адрес:

– Арихина, в кого ты такая? Брат твой сейчас первым пришел, сестра тоже молодец, а ты, как в семье не без урода! Поднажми, клуша!..

Я тяжело дышу, ничего не отвечаю. Пререкаться с учителями нехорошо. Да и в горле стоит тугой комок с привкусом крови, а сердце бьется, кажется, в центре головы. Нельзя отвлекаться на разговоры на финише, на финише, я знаю, нужно поднажать.

– Ну, святая троица, поднажали! Финиш близко!..

Когда я открыла глаза, то не сразу смогла понять, где нахожусь.

Никакой слякоти, никакой зимы. Я сижу в глубоком низком кресле, и ноги мои абсолютно свободны. На них нет никаких лыж, на них кроссовки моей любимой фирмы.

Напротив меня стоит немолодой мужчина и пристально, заинтересованно наблюдает. Это Маркус Шульц.

– Ну как? Что вы чувствуете, фрау Таня? Вам было неприятно происходящее?

Я чувствую усталость. Усталость и неопределенность собственного положения в пространстве и времени. Я только что была другим человеком и вот теперь снова начинаю быть собой.

Маркус Шульц поднял со стола небольшую черную коробочку и протянул мне:

– Возьмите, это диктофон. Я рекомендую вам еще раз послушать собственный рассказ. – Надо же, я даже не заметила, когда он его включил. – А в следующий раз принесете обратно.

Значит, будет и следующий раз? Значит, мы начинаем работу вместе? Неужели я наконец узнаю все тайны собственного существования? Наверно, так неправильно говорить. Ведь та девочка на лыжах – это не я. Но она чрезвычайно меня интересует.

– Фрау Таня, я должен на несколько дней уехать в Берлин, но вы не беспокойтесь. Я вернусь, и мы продолжим наши сеансы. Я вам сообщу, когда вернусь. Вы ведь не против? Уверяю вас, будут и приятные впечатления. И еще, после сеансов вы будете чувствовать усталость, может быть даже сильную. Я выделю вам гостевую комнату в моем доме, где вы сможете отдохнуть после сеанса. Или вы могли бы попросить кого-то привозить вас сюда и отвозить обратно домой, самой вам сразу после сеанса небезопасно садиться за руль. Сегодня был только маленький эпизод, и то вы утомлены.

– Да, хорошо, – согласилась я поспешно и рассеянно, мне хотелось поскорее остаться одной, осмыслить происходящее.

Профессору Шульцу, как видно, было не в диковину такое поведение пациентов: он не стал меня задерживать и проводил до двери.

Я возвращалась домой в Бремерхафен и не могла отделаться от мысли о той девочке. Она была близка мне, как никто другой. Казалось, даже Оливер, мой родной сын, не был мне порой так понятен. Я чувствовала ее, как никого прежде, как чувствовала себя. Отдавая отчет, что это все же не я сама, я сопереживала ей, жалела ее, тревожилась за нее.

Она была на несколько лет старше Оли, лет пятнадцати, и училась в школе. Учитель что-то говорил про ее брата и сестру, которые вроде бы учились с ней в одном классе. Получалось, что дети тройняшки, что ли? В моей голове, где-то далеко крутилось имя девочки, но я никак не могла ухватить его за ниточку, вытащить на поверхность. Какое-то простое и коротенькое имя. И фамилия Арихина.

Больше я пока не поняла ничего.

В Бремерхафене я поехала сразу в магазин, где Гюнтер не упустил случая с порога загрузить меня работой. Думать о девочке было некогда. Потом я готовила дома ужин, пыталась вникнуть в проблемы сына, рисовала вместе с ним какую-то карту для завтрашнего урока. Мысли мои то и дело возвращались в кабинет Маркуса Шульца, но я гнала их от себя. Для того чтобы прослушать запись на диктофоне, требовались спокойствие и одиночество.

Только когда Оливер улегся спать, я заварила чашку кофе, подобрала под себя ноги в «утиных» носках и приготовилась слушать.