Будущее Земли. Наша планета в борьбе за жизнь - Эдвард Уилсон

Процесс познания в экологии, как и в любой другой научной дисциплине, состоит из нескольких этапов — от простого к сложному. Сначала вы открываете определенное явление или приходите к выводу, что оно существует, а затем начинаете размышлять над его причиной и следствиями, подбирая под имеющиеся данные какое-либо объяснение, которое кажется вам убедительным. Когда объяснение найдено, вы, руководствуясь здравым смыслом или следуя интуиции, переходите к поиску возможных способов исследования этого явления (формулируете гипотезы), желательно с возможностью нескольких альтернативных интерпретаций. При этом вы продолжаете искать новые данные и совершенствуете теоретическую часть. Иногда это помогает лучше понять изучаемое явление и закономерность, частью которой оно является, а иногда — нет. И даже если объяснить все явление целиком так и не удается, по крайней мере вы нащупываете возможности для новых исследований в будущем.

Таким образом, процесс научного познания редко носит прямолинейный характер. Настоящие прорывы, когда проблема решается в лоб, случаются очень нечасто. Напротив, этот процесс движется по траектории, напоминающей паутину, с резкими поворотами и внезапными переходами, приводящими к пересмотру базовых понятий и смене направления исследования. Постепенно предмет изучения обрастает новыми подробностями. Приходится ждать, пересматривать материалы, описывать детали явления более подробно, уделять больше внимания причинным связям. И вдруг все встает на свои места, и наступает момент прозрения.

Именно так совершается большинство научных открытий. Очевидно, что в экологии ситуация несколько иная. Данные, которые требуются для углубленного изучения структуры и функционирования экосистем, в большинстве случаев просто отсутствуют. Давайте в очередной раз обратимся к экологам с вопросом о том, как мы можем понять глубинные факторы, обеспечивающие экологическую устойчивость экосистемы леса или реки, если у нас до сих пор нет данных о большинстве видов насекомых, нематод и прочих небольших организмов, от которых зависит работа тонко настроенных механизмов обмена энергией и веществом. Если говорить о морских экосистемах, то как мы должны относиться к опубликованным впервые в 2013 г. данным об избытке в них вирусов-бактериофагов? И как мы можем быть уверены в том, что правильно понимаем принципы функционирования морских экосистем, когда сверхминиатюрные организмы Picozoa, которые, возможно, составляют основную часть поглощающей коллоидные образования «темной материи» океанов, была впервые описана с анатомической точки зрения и объявлена новым типом также только в 2013 г.?

Давайте взглянем на проблему недостаточной «научности» экологии несколько иначе. Каждая научная дисциплина должна пройти в своем развитии через стадию естественной истории, прежде чем в ее недрах сформируется нечто похожее на зрелую теорию. Как раз данные о видовом составе биоразнообразия и о биологии составляющих его видов и являются той научной естественной историей, которой так недостает большинству разделов экологии. По крайней мере две трети видов на Земле остаются неизвестными и не включенными ни в какие классификации, а из той трети, что известна, менее чем один вид из тысячи становился предметом подробного изучения в рамках биологии. Подобно физиологии и медицине, развитие (и преподавание) которых напрямую обусловлено наличием глубоких знаний об органах и тканях человеческого организма, наука об экосистемах вряд ли добьется серьезных успехов до тех пор, пока не будет располагать подробными сведениями о входящих в каждую экосистему видах живых организмов.

Апологеты, выступающие в поддержку философии антропоцена, уделяют большое внимание экосистемам, но при этом их образование не позволяет им понять природу и значение видового биоразнообразия. Исследователей, специализирующихся на биологии отдельных видов, можно сравнить с нейробиологами, изучающими работу мозга в мельчайших подробностях. На их фоне поборники антропоцена, которые рассматривают виды как взаимозаменяемые составные части экосистем, ничем не отличаются от френологов XIX в., судивших о психике человека по строению его черепа.

Таким образом, основной объем работы по изучению экосистем, которую необходимо провести в самое ближайшее время, касается изучения биоразнообразия на уровне видов. Изучение биоразнообразия, как это было всегда, начинается с таксономии. Таксономисты открывают виды, выявляя их по различиям в анатомии, ДНК, поведении, среде обитания и прочим биологическим характеристикам. Вся эта информация имеет практическое значение. Предположим, что урожаю люцерны в какой-нибудь европейской стране угрожает новый вид плодовых мушек неизвестного происхождения. Как называется этот незваный гость, как его следует классифицировать? Откуда он был занесен? Какие у него паразиты и другие враги в естественной среде обитания там, откуда он был занесен? Какая другая имеющаяся информация о его биологических особенностях может помочь контролировать его популяцию? Было бы крайне неразумно проводить необходимые исследования с нуля каждый раз, когда возникает такая чрезвычайная ситуация. Необходимо также учитывать, что число таких инвазивных видов растет повсюду в геометрической прогрессии. Лишь немногие виды в этой нарастающей волне переселенцев потенциально являются вредителями. Встречаются среди них и болезнетворные микроорганизмы. Не обходится и без насекомых и прочих организмов, являющихся переносчиками патогенных микробов, передающихся от одного человека или домашнего животного к другому человеку или домашнему животному.

Давайте рассмотрим еще одну группу актуальных проблем в области сохранения биоразнообразия, требующих скорейшего решения. В 2014 г. производители пальмового масла предложили вырубить половину дождевых лесов на Борнео и отдать эту землю под пальмовые плантации, превратив вторую половину острова в заказник. Как это массовое уничтожение лесов повлияет на биоразнообразие Борнео? Смогут ли все существующие на острове виды выжить на усеченной территории заповедника? Или останется лишь 80% видов? Или даже половина? И какое количество уникальных видов, которые не встречаются больше нигде в мире, станет жертвой бензопилы? Как показывает опыт крупномасштабного преобразования природных экосистем, потери вряд ли превысят 50%, но при этом в любом случае будут не меньше 10–20%. При этом многие виды, встречающиеся только на той территории, которая подлежит преобразованию, будут утрачены навсегда или обречены на вымирание в ближайшем будущем, так и не став объектом научного изучения.

Еще одна проблема связана с утверждением поборников антропоцена о том, что дикой природы не осталось, что Землю можно перевести в разряд планет, «бывших в употреблении», и что девственная природа уже мертва или находится в процессе умирания. Пришло время, заявляют они, дать людям возможность более активно вмешиваться в дела природы, чтобы они могли взаимодействовать с видами в дикой природе в рамках взаимовыгодных симбиотических отношений. Сколько видов и какая часть природы при этом выживет? Сторонники идеи антропоцена не имеют ни малейшего представления. Ответить на эти вопросы не под силу даже квалифицированным специалистам.

Как я уже говорил, любой биологический вид играет исключительную роль в иерархии биоразнообразия (экосистемный, видовой, генетический уровни). Он заслуживает самого тщательного изучения. Без знаний о нем невозможно сохранить экосистему в целом. Что для этого необходимо? Историю каждого вида можно рассматривать как своего рода эпос. Для полноценного изучения биологии одного вида живых организмов может не хватить целой жизни. Мы не все знаем даже о тех видах, над изучением которых трудятся сотни исследователей. Кроме того, у каждого вида есть своя экологическая ниша, в рамках которой он тесно взаимодействует с другими видами, выступая в качестве жертвы, хищника, внутреннего или внешнего симбионта, активного участника процесса формирования почв или растительности и т.д. Не существует видов, которые бы жили в полной изоляции. Если мы допускаем смерть одного вида, мы уничтожаем всю сеть взаимодействий, которую он поддерживал при жизни. При этом спрогнозировать возможные последствия ученым удается очень редко. Вытесняя дикую природу, мы поступаем как невежды и наносим непоправимый урон. Мы обрываем множество связей и изменяем функционирование экосистемы, не понимая, к чему это приведет. Как метко подметил в своем втором законе экологии Барри Коммонер, «все должно куда-то деваться».