Ничья на карусели - Харуки Мураками

Постепенно я начал терять интерес ко всему вокруг. Почти не появлялся в университете и в клубе. Теннис, мотоцикл, музыка — все, что раньше занимало меня, теперь становилось все более безразличным, я практически перестал видеться с друзьями. Клуб я не посещал из-за того, что встречи с ней становились для меня все тягостнее. К тому же я боялся, что однажды она при всех ткнет в меня пальцем и скажет, что все знает. Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что в действительности это невозможно: если бы она заметила мои действия, прежде всего занавесила бы окно плотной шторой. Тем не менее я все чаще видел кошмарный сон: мой аморальный поступок (а это был именно аморальный поступок) раскрыт, и я, презренный всеми, изгнан из общества. Я не раз просыпался в поту от этого видения. В итоге почти забросил университет.

Я совершенно перестал следить за собой. По натуре очень аккуратный, я изменился, подолгу носил одни и те же вещи, пока они не превращались в тряпку. Я практически не брился, не заглядывал в парикмахерскую. В квартире воняло, как в сточной канаве. Словно сугробы, повсюду высились груды пивных банок, пустых упаковок от лапши быстрого приготовления, затушенных как попало окурков, и посреди всего этого я продолжал вести слежку. Так прошло три месяца, наступили летние каникулы. Едва дождавшись каникул, она уехала к родителям на Хоккайдо. Я неотступно следил в объектив, как она укладывает в чемодан книги, тетради, одежду. Вот она выдернула из розетки шнур холодильника, перекрыла газ, проверила, закрыты ли окна, сделала несколько телефонных звонков и покинула квартиру. С ее уходом мир опустел. С ее уходом не осталось ничего. Она унесла с собой все, в чем нуждался этот мир. Я опустел. Ни разу в жизни я не чувствовал такой пустоты. Мне казалось, что кто-то сгреб в охапку несколько торчащих из моего сердца проводов, дернул их что есть мочи и вырвал с корнем. Меня подташнивало, я ни о чем не мог думать. Каждое мгновение я ощущал одиночество, каждое мгновение чувствовал, как меня уносит печаль.

Вместе с тем в глубине души я успокоился. Наконец-то я освободился. Благодаря ее исчезновению смог самостоятельно выбраться из ужасной трясины. Еще несколько дней после ее отъезда я пребывал в полном смятении, раздираемый жаждой снова и снова наблюдать за ее увеличенной жизнью, с одной стороны, и чувством освобождения — с другой. По прошествии этих нескольких дней я немного пришел в себя. Помылся, сходил в парикмахерскую, убрал квартиру, постирал. Я постепенно возвращался к себе. Увидев, насколько просто далось мне это возвращение, я даже перестал себе доверять: где я настоящий?!

Я засмеялся и сцепил руки на коленях.

— Все лето я занимался. Из-за длительных прогулов моя судьба висела на волоске. Компенсировать прогулы можно было, только получив высокую оценку на экзамене за первый семестр после каникул. Я готовился к экзамену у родителей, практически не выходил из дома. За делами я постепенно забыл о ней. На исходе летних каникул я обнаружил, что уже не так сильно влюблен в нее, как раньше.

Это трудно объяснить, но я пришел к мысли, что подглядывание ведет к расщеплению. Вернее, к нему ведет увеличение. Дело в том, что девушка в моем объективе распалась на две составляющие — ее тело и ее поведение. В обычной жизни тело движется, а значит, тем или иным образом ведет себя, верно? Но в увеличенном мире все иначе: ее тело — это ее тело, ее поведение — это ее поведение. Когда наблюдаешь, кажется, будто тело существует само по себе, а поведение приходит извне. Тогда начинаешь задумываться — чем она является на самом деле? Поведением или телом? Связь между этими понятиями полностью утеряна. Иначе говоря, фрагментированный взгляд на тело и поведение лишает человеческое существо всякой привлекательности.

Здесь он прервал рассказ и заказал еще пива. Налил нам обоим. Сделал пару глотков и помолчал, задумавшись. Сцепив руки, я ждал продолжения.

— В сентябре я неожиданно столкнулся с ней в университетской библиотеке. Она сильно загорела и выглядела полной энергии. Она первая со мной заговорила. Я не знал, как поступить. На меня потоком хлынули разрозненные фрагменты — грудь, волосы на лобке, ежевечерняя гимнастика, одежда в гардеробе. Ощущение было такое, словно меня швырнули в дорожную грязь и втаптывают в нее лицом. Подмышки взмокли от пота. Отвратительное чувство. Я прекрасно понимал, что несправедлив, но ничего не мог с собой поделать.

— Давно не виделись, — сказала она, — мы беспокоились. Ты куда-то пропал.

— Приболел немного, — ответил я. — Теперь все в порядке.

— Да, ты, кажется, похудел, — кивнула она, и я рефлекторно дотронулся до своих щек.

Я действительно стал весить килограмма на три или четыре меньше обычного.

Мы еще немного поболтали ни о чем. Все это время я думал о родинке у нее на правом боку и об утягивающем живот и ягодицы корсете, который она носит под облегающей одеждой. Она спросила, обедал ли я. Я еще не успел перекусить, но ответил, что уже пообедал. Аппетита все равно не было.

— Может, тогда хоть чаю выпьем? — предложила она.

Но я, взглянув на часы, ответил, что, к сожалению, должен встретиться с другом, переписать лекции. На этом мы и расстались. С меня градом лил пот. Одежда была мокрой, хоть выжимай. Пот был липким и отвратительно вонял. Пришлось принять душ в спортзале и переодеться в купленное в университетском киоске белье. Сразу после того случая я ушел из клуба, и больше мы с ней практически не виделись.

Он закурил новую сигарету и с видимым удовольствием выпустил струю дыма.

— Ты еще долго жил в той квартире? — спросил я.

— Да, я остался там до конца года. Но уже не подглядывал. Объектив вернул отцу. Жажда прошла, демоны оставили меня в покое. Изредка ночью я садился у окна и бессмысленно глядел на маленький огонек в квартире на той стороне бейсбольного поля. Славная вещь огонек. Я думаю об этом всякий раз, глядя на ночную землю из иллюминатора самолета. Думаю о том, какие они красивые и теплые, эти маленькие огоньки. — Он с улыбкой поднял на меня глаза: — До сих пор помню, какой липкий и вонючий пот лил с меня во время последнего разговора с ней. Чего-чего, но еще раз вот так облиться потом мне точно не хотелось бы. Если, конечно, это возможно, — сказал он.

Словно плоские острова в море, недалеко от берега плавали на одной прямой два огромных буя. От кромки берега до каждого из буев было пятьдесят гребков кролем, а между буями — тридцать. Для плавания самая подходящая дистанция.

Буи величественно возвышались над водой, словно айсберги-близнецы, каждый размером с комнату в шесть татами[17]. В воде, почти неестественно прозрачной, отчетливо просматривались соединявшая буи цепь и, в самом низу, бетонные грузила. Глубина здесь была метров пять или шесть. Приличных волн не было, и буи почти не качались, оставаясь такими же неподвижными, как если бы были прибиты ко дну гигантскими гвоздями. По бокам у них были лесенки, а сверху их покрывала зеленая искусственная трава.