Леди Сьюзан - Джейн Остин

– Прости меня, моя София, за то, что непреднамеренно обидела тебя… – ответила я… а затем, сменив тему, предложила ей восхититься благородным величием вязов, укрывавших нас от восточного зефира[17].

– Увы! Моя Лаура, – ответила она, – избегай столь грустной темы, умоляю тебя. Не рань снова мою чувствительность наблюдениями о вязах. Они напоминают мне об Августе. Он был похож на них – высокий, гордый – и обладал тем благородным величием, которым ты восхищаешься, глядя на эти деревья.

Я умолкла, боясь опять невольно причинить ей страдания, выбрав для беседы тему, которая вновь может напомнить ей об Августе.

– Почему ты ничего не говоришь, моя Лаура? – спросила София после недолгого молчания. – Я не в силах выносить тишины; ты не должна оставлять меня наедине с моими мыслями: они вновь и вновь возвращаются к Августу.

– Какое прекрасное небо! – сказала я. – Как очаровательно лазурь перемежается тонкими белыми полосами!

– Ах! Моя Лаура, – воскликнула она, поспешно отводя глаза, бросив лишь беглый взгляд на небо, – не печаль меня, обращая мое внимание на предмет, столь жестоко напоминающий мне о сатиновом жилете моего Августа – синем в белую полоску! Из жалости к своей несчастной подруге избегай столь огорчительного предмета для разговора!

Что я могла поделать? Чувства Софии в тот момент были так тонки, а нежность, которую она испытывала к Августу, так остра, что я была не в силах затронуть любую другую тему, справедливо опасаясь, что она может каким-то непредвиденным образом вновь пробудить чувствительность моей подруги, направив ход ее мыслей к супругу. Однако же молчать было бы жестоко по отношению к ней, ведь она умоляла меня говорить.

От этой дилеммы меня чрезвычайно счастливо освободил случай, оказавшийся весьма кстати, а именно удачное опрокидывание фаэтона некоего джентльмена на дороге, бежавшей позади нас. Случай был и правда чрезвычайно счастливый, поскольку он отвлек внимание Софии от меланхоличных размышлений, коим она предавалась. Мы тут же покинули свое пристанище и побежали спасать тех, кто каких-нибудь несколько мгновений тому назад находился в возвышенном положении, восседая в приподнятом на рессорах, согласно последней моде, фаэтоне, но кто сейчас пал низко и лежал во прахе.

– Какой достойный предмет размышлений о непостоянстве удовольствий этого света предлагают мыслящему разуму сей фаэтон и жизнь кардинала Вулзи![18]– заметила я, обращаясь к Софии, пока мы спешили к полю брани.

У нее не было времени отвечать мне, так как все мысли ее крутились вокруг ужасного зрелища. Вид двух джентльменов, чрезвычайно элегантно одетых, но утопающих в собственной крови, было первым, что поразило нас… Мы приблизились… Несчастными оказались Эдвард и Август… Да, любезнейшая моя Марианна, это были наши мужья. София пронзительно вскрикнула и упала в обморок… Я взвизгнула и мгновенно обезумела… Мы некоторое время оставались без чувств, а когда они к нам вернулись, мы снова их лишились. Целый час с четвертью мы находились в таком ужасном состоянии – София каждую минуту падала в обморок, а я с той же частотой сходила с ума. Наконец стон злополучного Эдварда (единственного, в ком еще тлела искра жизни) привел нас в чувство. И правда, вообрази мы раньше, что один из них еще жив, мы бы не так сильно предавались горю, но поскольку мы предположили, как только узрели наших возлюбленных, что жизнь покинула их, то поняли, что больше тут ничего не поделаешь – кроме того, чем мы и занялись. Таким образом, стоило нам услышать стон моего Эдварда, как мы сразу же отложили на время свои причитания и поспешили к дорогому юноше, и, опустившись на колени по обе стороны от него, принялись умолять его не умирать…

– Лаура, – сказал он, задержав на мне теперь уже почти безжизненный взор, – боюсь, я погибаю.

Я была вне себя от радости, что он еще в сознании.

– Ах! Скажи мне, Эдвард, – взмолилась я, – скажи мне, взываю к тебе, прежде чем ты умрешь, что приключилось с тобой в тот несчастливый день, когда Августа арестовали и мы расстались…

– Непременно, – ответил он и тут же, сделав глубокий вдох, скончался… София мгновенно упала в очередной обморок… Мое же горе было куда более выразительным. Голос мой дрожал, взор затуманился, лицо залила мертвенная бледность, а все чувства значительно ослабли…

– Не говорите со мной о фаэтонах! – воскликнула я в неистовой, бессвязной манере. – Дайте мне скрипку… Я сыграю ему и успокою его в грустный час… Внемлите, вы, нежные нимфы, ударам Купидонова грома, избегайте пронзающих стрел Юпитеровых…[19]Гляньте на эту рощу елей… Я вижу баранью ногу… Мне сказали, что Эдвард не умер; но меня обманули – его приняли за огурчик…

И я продолжала выкрикивать в том же духе, оплакивая смерть своего Эдварда… Два часа я бесновалась и продолжала бы и дальше, ибо я вовсе не ощущала усталости, если бы София, только что очнувшаяся от очередного обморока, не взмолилась, говоря мне, что наступает ночь и становится сыро…

– Но куда же нам идти? – спросила я. – Где нам укрыться?

– Вон к тому белому коттеджу, – ответила София, указывая на аккуратное здание, возвышающееся среди вязов, которого я ранее не замечала… Я согласилась, и мы тут же направились к нему… постучали в дверь… Нам открыла старушка; когда мы попросили ее предоставить нам место для ночлега, она сообщила, что хотя ее дом и мал (в нем всего две спальни), но все же она с радостью поселит нас в одной из них. Это нас устроило, и мы последовали за доброй женщиной в дом, где нас весьма обрадовало наличие удобного камина… Старушка оказалась вдовой, жила она вместе с единственной дочерью, которой только что исполнилось семнадцать – прекраснейший возраст; но увы! на вид девушка была весьма невзрачной, да и звали ее слишком просто – Бриджит… Таким образом, ожидать от нее ничего не приходилось – нельзя было и предположить, что она обладает возвышенной душой, тонкой натурой или чувствительностью… Она была всего-навсего уравновешенной, вежливой и предупредительной молодой леди, и потому мы вряд ли могли невзлюбить ее – она была всего лишь объектом нашего презрения… Adieu.

Лаура.

Письмо четырнадцатое – от Лауры, в продолжение

Вооружись, мой милый юный друг, философией, обладательницей коей ты являешься, собери всю стойкость, коей ты владеешь, ибо, увы! во время внимательного прочтения следующих страниц чувствительность твоя подвергнется суровейшим испытаниям. Ах! Что такое невзгоды, которые я пережила до того момента и о которых уже поведала тебе, по сравнению с той единственной, о коей намереваюсь сообщить тебе сейчас. Скорбь от утраты моих отца, матери и мужа, хотя и едва не превзошла того потрясения, какое в силах вынести моя нежная натура, была, однако, мелочью по сравнению с горем, к повествованию о коем я перехожу. На следующее утро после нашего прихода в коттедж София пожаловалась на жестокую боль в своих хрупких членах, сопровождающуюся невыносимой мигренью. Она отнесла ее на счет простуды, подхваченной во время постоянных обмороков на свежем воздухе вчера вечером, когда уже стала падать роса. Я испугалась: эта причина недомогания показалась мне слишком вероятной; ибо нельзя было найти иную причину того, что мне удалось избежать ухудшения самочувствия, кроме той, что физические усилия, коим я подвергалась в своих многочисленных припадках безумия, так эффективно согревали мою кровь, что защитили меня от студеной сырости ночи; в то время как София, лежавшая на земле безо всякого движения, должно быть, подверглась всей жестокости ее воздействия. Меня чрезвычайно встревожила ее болезнь, и хотя тебе она и может показаться мелочью, но некая природная чувствительность нашептывала мне, что заболевание это в результате окажется для подруги фатальным.