Вот оно, счастье - Найлл Уильямз

– Неужто?

– О да. – Она запрокинула голову – наверное, чтобы глянуть, где они тогда порхали.

Кристи тоже глянул вверх.

– Красиво, – произнес он.

Женщины любят смотреть, как мужчины работают, – как мужчины любят смотреть, как женщины танцуют. Есть в этом инаковость и таинство. Миссис Блаколл стояла и смотрела, как мы работаем, – вернее, как я работаю, а Кристи руководит: “Можно ж прямо до самого низа прокрасить… Не помешает вон там еще разок пройтись”, эта роль была для него естественна. Он знал, что похвала растворяет сопротивление.

– Ты самородок в этом деле, Ноу. Высший класс.

И пока я плюхал известкой, забрызгивая себе лицо, одежду, волосы и прочее, Кристи стоял в сторонке и приглядывал.

– То, что надо. Отличная работа, что скажете, мэм?

– Отец вернется до темноты. Мы услышим его экипаж. Джейсон говорит, отец нас не оставит. Никогда.

– Конечно, не оставит, – сказал Кристи.

Причудою времени миссис Блаколл сделалась тогда девочкой, сетчатая завеса отдернулась, и вот уж лицо ее прижимается к прохладному стеклу окна в спальне.

Обрывки истории обнаружит она в себе неприкосновенными. Извлечет их наружу одинокой фразой и на миг отлучится, взгляд отрешенный, ресницы взлетают, образ проплывает мимо. Кристи бережно попробует выманить еще, но – словно внутри у нее рухнула люстра и разбилась безнадежно – отыскивались одни лишь изысканные осколки.

– Не выпить ли нам чаю, Томас? Выпьемте, – чуть погодя предложила она, отправилась в дом и не вернулась.

Я израсходовал всю имевшуюся побелку, выжал последнее вязкое. Остался недокрашенным бортик в два фута высотой от земли, но больше нечем было.

– Христианнейший поступок, – восхищенно промолвил Кристи. – Небось приятно тебе?

Этого я утверждать не мог. Руки у меня уже покрывались известковой коростой.

– Проверим, все ли с ней ладно, и сообщим, что доделали.

– Да, Томас, – сказал я.

Кристи глянул на меня и улыбнулся так, будто я выдержал некое испытание.

Мы поднялись на крыльцо и вошли к Блаколлам. Когда-то дом управляющего[40], пользовался он в приходе дурной славой, история его – несмываемое пятно, какое, бывает, остается у зачумленного обиталища сотни лет спустя, и не целителен бальзам минувших поколений. Хорэс, его сыновья Джордж и Джеймз, сын Джорджа Виктор – чужеродные нити, вплетенные в историю этих мест. Люди в Фахе Блаколлов не презирали, они занимали позицию выше: Блаколлами пренебрегали. И потому, пока долгами, пьянством и отчаянием одиночества дом и прилегающие земли погружалась в запустение и семья распадалась, Фаха отводила взор. Не знаю никого, кто бывал в доме Блаколлов.

Внутри было темно – и даже темнее, если войти из сияния дня. Сперва вестибюль с прекрасным каменным полом, высокая плетеная корзина для клюк, тростей и зонтиков, в которой ни клюк, ни зонтиков не водилось уже многие десятилетия, и шляпная вешалка со шляпами призраков.

– Миссис Блаколл? – позвал Кристи, но ответа ждать не стал и направился в гостиную, где на подоконниках в лимонном свете солнца возлежали две кошки. Мы интереса в них не вызвали. Они драли в клочья турецкий ковер и переутомились. Комната была величественных размеров, но вид имела отчаянный: когда-то кремовые стены подернуты зеленой плесенью – живым покровом дождя, – везде неразбериха случайных предметов, креденца заставлена жестянками с кошачьим кормом, длинный узкий стол прогибается под желтой горой газет, рваная соломенная шляпа на глобусе набекрень, изысканная плетеная клетка, наведшая меня на мысли об Индии – дверка открыта, птица улетела, – тачка, заваленная мужскими штиблетами, – вот что мне вспоминается; все в общем запустении, на кое взирали писанные маслом портреты, негодующие и сумрачные, словно адская галерея, а также шесть карикатурно нарисованных сцен охоты, на кою, по словам Шини О Шэй, господа были горазды.

– Миссис Блаколл?

Мы отправились по коридору мимо комнат постуденей холодного дня и мумифицированных от небрежения, и тут до нас снизу, из лестничного колодца, донеслось пение одной и той же фразы по-итальянски. Кристи показал пальцем на лестницу и вниз. Кухня находилась частично под землей, и если спускаться туда, чувствуешь себя в гостях у погребенных. Там веселая миссис Блаколл пребывала между памятью и забвением того, что она пришла сюда заварить чай. Она извлекла покрытый патиной серебряный заварник и загрузила в него три ложки чая, с горкой, после чего, забыв о случившемся, добавила еще три, о коих тоже позабыв, насыпала три поверх.

– Готово дело, миссис Блаколл, – сказал Кристи. – Все в ажуре.

– Вы очень добры, Фредерик, – отозвалась она. На волосах сбоку головы – тонкая сетка паутины; миссис Блаколл смотрела на нас так, будто мы безвредные призраки, чем мы, видимо, и были, и улыбалась эдак по-девчоночьи, и я забыл, какой нудной была та задача и что сам я покрыт миллионом белых брызг.

Она разлила чай. Получилась бурда, комковатая, черная.

– В чае этом и еда, и питье, миссис Блаколл, – заметил Кристи.

– Вы без молока, верно? – Вцепившись в свои ожерелья, она рассеянно глянула на полки и комоды.

– Предпочитаем черный. Верно, Ноу?

– Да.

Кристи поднял чашку и безупречно изобразил отрицание действительности.

Чаепития давно перестали быть частью ее дней, и миссис Блаколл оказалась очарована. Я расчистил ей место, и она уселась вместе с нами за дубовый стол, унизанная кольцами рука перебирала ожерелья и бережно их оглаживала, словно проверяя, все ли жемчуга по-прежнему при ней. С невесть чьей подсказки принялась она перечислять женские имена. Некая миссис Байнбридж, некая миссис Пилкингтон, некая Дорис, некая Дороти, всех их я теперь уж и не упомню, но понял, что они были ее приятельницами, играли в бридж, – жены капитанов, врачей, юристов, наверное; небольшая дворянская паства Церкви Ирландии, чьи призраки теперь сошлись внизу и ненадолго населили сумрак той подвальной кухни, где мы с Кристи справлялись с чаем. Когда миссис Блаколл завершила сзывать дам и впала в очередные грезы, свойственные возрасту, Кристи подался к ней.

– Миссис Блаколл, вы разве со мною не знакомы вовсе? Знакомы ли?

Вопрос ошарашил меня, но расстроил ее – как экзамен, который она не желала провалить. Лицо ее затуманилось.

– Кристи, – сказал он. – В Сниме. Много лет назад. Вы еще не замужем были.

Туман не рассеялся.

– Анни Муни, – произнес он.

Миссис Блаколл отправилась в обход прошлого. Я смотрел на Кристи, Кристи смотрел на нее. И в те застывшие мгновения, пока миссис Блаколл водила тот вопрос по закоулкам своего ума, я знал, что Кристи не просто так спрашивает, – и почувствовал тот же заряд чего-то сокровенного, какой пережил накануне, когда Кристи встал петь.