Вот оно, счастье - Найлл Уильямз

Когда Келли с этим его видом начинающего беса наконец вернулся и бутылка со святой водой наполнилась, Учитель Куинн кивнул Отцу Тому и тот встал подать знак о его личном полудне. Был он громоздок и медлителен громоздкостью и медлительностью, какие считались подобающими, и от тишины в толпе глаза у священника блеснули: он осознал, что угробить христианство человечеству по-прежнему не по силам.

В тот миг, когда Отец Том встал, толпа в едином порыве подалась вперед. Люди явили то же чудо, какое получалось у них каждое воскресенье в Святой Цецелии, – продвигаться на то место, где места никакого и не было.

По кивку от Спеха включился Мылан.

– Почтенные Отцы и Сестры, дамы и господа…

На нем были его лучшие двухцветные ботинки, и говорил он так, словно обращался к амфитеатру масс. За такое зрелище и приплатить не жалко. Он произносил то же самое, что и в других приходах, и все это очевидное и напыщенное мог бы придумать кто угодно, однако сказанному придавала весу действительность того, что должно было произойти у нас на глазах.

Я смотрел на деда, смотревшего на сцену. Он не мог слышать, что говорилось, но лицо его переполнялось счастьем. Суся держала его за руку, чтобы противостоять напору молодняка, поблескивали солнышки ее очков. Любить их сильнее тогдашнего я вряд ли сумел бы.

И совсем не имело значения, что все это минет, – вот что до меня дошло. Не имело значения, что время это и место исчезнут, что чувства эти окажутся там же, где все остальные чувства, когда-то чистые и полные. Не имело значения, что Софи, Чарли и Ронни Трой ускользнут из моей жизни, как и Кристи, и Анни Муни, а затем и Дуна с Сусей, что все они денутся, станут памятной музыкой или накопленными сокровищами прожитой жизни. В тот миг я понял, что это мир в миниатюре, соединительная ткань человеческого чувства, и преимущественная частота его – мечта о лучшем для других, и в этом сохранялся незримый ток, и он, вопреки перебоям и разрывам на линии, все время восстанавливается, включается вновь и течет не из-за прошлого или будущего, а потому что во все времена, от начала и до конца, ток этот включен, частота постоянна – и постоянна попытка любви.

Отец Том спрыснул столб святой водой и произнес Епископово благословение. Харри Спех вскинул коротенькую руку.

Продержал ее довольно долго – кое-кто успел даже подумать, что двадцатый век может и не наступить.

А затем рубанул ею, и лампочка перед церковью зажглась.

Все ахнули. И следом побежали волны аплодисментов, приливом покатились они по камням.

И поспешно толпа устремилась прочь от церкви в лавки, чтобы посмотреть, перебралось ли электричество через дорогу. Празднества свернулись от человеческого любопытства: многие поспешили по домам. Фаха опустела быстрее, чем заполнялась.

Мои прародители, конечно же, никуда не спешили. Когда мы с Дуной и Сусей добрались до Томаса и телеги, Церковная улица за нами обезлюдела, триколор и флажки едва-едва начали плескать в первых шепотах налетавшего ветерка.

Неторопливо, со скоростью одной лошадиной силы, двинулись мы прочь из деревни.

Где-то за домом Консидина я вскинул лицо. Выставил ладонь.

Начался дождь.

Мне кажется, если всё, что читаешь, и все, с кем знаком, вдохновляют или трогают, они вносят тот или иной вклад в то, что пишешь, а потому список тут получился бы такой же пространный, как сама книга. Но среди многих книг, впитавшихся в эту, я бы выделил вот какие: “Тихая революция. Электрификация сельской Ирландии” Майкла Шила (“The Quiet Revolution: The Electrification of Rural Ireland”, Michael Shiel), ее мне подарил мой отец, а также превосходную “Музыка в ветерке. Традиционная танцевальная музыка западного Клэр в 1870–1970 гг.” Барри Тейлора (“Music in a Breeze of Wind: Traditional Dance Music in West Clare 1870–1970”, Barry Taylor), ее я одолжил у Мартина Кина на три года. Этот роман был написан в Килтёмпере под превосходную музыку коллектива “Глоуминг”.

Вдобавок я бесконечно признателен Каролайн Микел и всей команде “Питерз, Фрейзер энд Данлоп”. Майклу Фишуику и всем в лондонском “Блумзбери”, Лие Бересфорд и всем в американском “Блумзбери” мои искренние благодарности.

Дирдре и Джозефу – они по-прежнему свет каждого дня.

И, наконец, Кристин Брин – началу и концу всего.