Бальзамировщик. Жизнь одного маньяка - Доминик Ногез

— Чтобы заняться погребальным туалетом?

— Именно. Раньше этим занимались монахини или некоторые набожные старухи. В деревнях вы еще и сейчас можете их встретить, но все реже. Эта обязанность полностью перешла к нам. Вначале я испытывал настоящий ужас перед ней. Вообще-то это немного напоминает туалет живых: нужно промыть глаза, уши, ноздри, рот… et cetera — все те полости, где быстро скапливаются самые отвратительные жидкости. Но, во всяком случае, уже в то время, о котором я говорю, даже если покойный вымыт и одет, его все равно приходится переодевать. Тогда уже начала развиваться танатопрактика в чистом виде, и речь больше не шла только о том, чтобы проложить определенные участки тела брикетами сухого льда, всего лишь расстегнув воротник и пуговицы на рубашке. Для того чтобы сделать надрезы, всю одежду нужно снять.

— Надрезы?

— Вы сейчас поймете. Но сначала представьте себе, в каком ужасном затруднении я оказался! Обычно эту процедуру проделывают вдвоем, и один из коллег должен быть опытным дипломированным специалистом (а диплом выдается лишь после работы, как минимум, со ста телами). Но мой коллега, как я уже говорил, был в нетрудоспособном состоянии. Шея у трупа совершенно одеревенела, пришлось приподнимать его ледяную спину, разводить руки и стаскивать поочередно оба рукава рубашки… Это было мучение! Брюки мне удалось стянуть с него лишь наполовину, так что они болтались у него на уровне колен все время, пока длилась обработка. Итак, едва лишь я закончил дезинфекцию, отказавшись, впрочем, от борьбы с мухой, в единственном или во множественном числе, как вдруг мне показалось, что на меня обрушился гром небесный: я услышал три гулких удара. Я был настолько погружен в работу, что уже не мог думать ни о чем другом, как только совершать все необходимые действия с наивозможнейшей точностью, почти как автомат — то, что я называю профессиональной холодностью танатопрактика! — и эти неожиданные удары отдались в моих ушах с такой силой, что я вначале даже не понял, откуда они доносились. Но это оказалась вдова покойного, которая стучала в дверь, беспокоясь о том, как идет дело. «Все в порядке, мсье?» Все было в порядке — насколько вообще могло быть в подобных обстоятельствах, — разве что я не заметил, как прошло полтора часа. Можно предположить, что, когда имеешь дело со смертью, в какой-то степени выпадаешь из времени.

Эти три удара в дверь оказались для меня роковыми. Они вернули мне ощущение времени, а вместе с тем — и ощущение тревоги. И самое ужасное — заставили меня спешить в тот самый, наиболее ответственный момент работы, когда спешки никак нельзя было допускать. Как я уже говорил вам, до этого у меня не было ни одного «настоящего» объекта — я упражнялся лишь на восковых или пластиковых манекенах или на учениках-добровольцах (но в последнем случае, разумеется, вмешательство было чисто формальным). Облака снаружи вновь сгустились, солнце проглядывало все реже, и в комнате потемнело; муха продолжала неустанно жужжать за четверых; в спешке я уронил скальпель. Я на ощупь поднял его с пола и стал машинально искать кусок марли, чтобы его протереть. Я чуть не рассмеялся, когда вспомнил, что это не имеет большого значения — клиенту уже все равно, он может не бояться ни столбняка, ни заражения крови. И я продолжал действовать. Моя рука слегка дрожала. Сильным ударом я произвел рассечение. Выступило немного крови. Этого я не предвидел. Тем не менее я решительно ввел в разрез трубку для вливания жидкости… знаменитого фиксатора на основе формалина, который сохраняет тело в состоянии относительной свежести в течение, как минимум, двух-трех недель (но в данном случае было бы достаточно и нескольких дней: столько нужно было младшему сыну покойного, который вместе с женой уехал поохотиться на слонов в Кению, чтобы связаться с посольством и вернуться домой).

Наконец я смог снова одеть труп, к великому недовольству мух (ибо в этот раз я был уверен, что их много), на что потребовалось еще минут пятнадцать. В общей сложности работа длилась два с половиной часа. Я вышел и закрыл за собой дверь. Вдова была бледна и не настаивала на том, чтобы увидеть результат. Она предложила мне что-нибудь выпить, но я отказался. Я был совершенно измотан. Я вернулся домой, не раздеваясь улегся на кровать и тотчас же заснул.

Бальзамировщик замолчал и отпил из чашки с шоколадом, который за такое долгое время наверняка остыл. Казалось, что рассказ обессилил его так же, как и те события, о которых он повествовал. Однако он еще не закончил. У истории была кода. Не прошло и двух суток, как ему позвонил один из сыновей покойного и ледяным тоном, в котором слышался сдерживаемый гнев, потребовал, чтобы он прибыл как можно быстрее. Юный мсье Леонар приехал, на этот раз в сопровождении своего патрона, который предположил, что произошло какое-то недоразумение. Как выяснилось, это было к лучшему — ибо сын покойного обладал телосложением регбиста и вмешательство его матери не спасло бы мсье Леонара от физического воздействия. Покойный выглядел отвратительно: дряблый, в трупных пятнах, воняющий — словно и не было двух с половиной часов изнурительного труда! Патрон мсье Леонара, увидев надрезы, сделанные почти на ощупь, быстро догадался, в чем причина такого состояния. Начинающий танатопрактик спутал вены с артериями! В момент кончины кровь скапливается в первых и уходит из вторых. И именно в опустевшие артерии необходимо вливать фиксирующую жидкость. Он же сделал наоборот: от этого и выступили капли крови, а если бы они выступили из артерий, как он с ужасом узнал, — это могло свидетельствовать о том, что покойный… еще жив! Таким образом, жидкость не распространилась по телу, отчего процессы разложения продолжались как ни в чем не бывало.

— В то время мои познания о человеческом теле были по большей части теоретическими. Но с тех пор я их усовершенствовал, можете мне поверить!

Кажется, его глаза победно блеснули, когда он произнес эту фразу между двумя глотками шоколада. На его губах снова заиграла улыбка. Случаи, о которых он рассказал вслед за этим, уже не были столь печальными. Особенно история с юной вдовой. Дело происходило в маленьком домике в предместье майским днем. Солнце палило вовсю, и воздух был пропитан запахами травы и цветов. Коллега мсье Леонара опаздывал, и он прибыл один. Дверь открыла молодая женщина. Лицо у нее было как у человека, который долго плакал в темноте и потерял всякое представление о времени и даже о реальности. Солнечный свет заставил ее моргать. Но мало-помалу она пришла в себя. Несколько секунд она стояла, недоверчиво разглядывая яркие краски сада, голубое небо и молодого человека, стоявшего перед ней в костюме с галстуком и аккуратно причесанного («У меня был пробор на правую сторону», — уточнил мсье Леонар).

— Наконец она впустила меня, усадила на диван в гостиной и села напротив. Сначала она держалась сдержанно и отстраненно — сидела сдвинув колени и с вежливым видом слушала утешительные слова, которые я произносил. Затем, в тот момент, когда я меньше всего этого ожидал, она положила руку на мою руку. Я продолжал вести себя так, словно ничего не произошло, списав этот необычный жест на состояние растерянности и смятения, в котором она находилась. Но когда, незаметно придвинувшись, она вдруг положила другую руку на мое правое бедро, продолжая при этом смотреть на меня широко распахнутыми глазами, никаких сомнений в ее намерениях больше не оставалось. Освободившись немного резковатым движением, я спросил у нее, где тело. Кажется, она не поняла. Она, без сомнения, пыталась забыть о недавнем драматическом событии, в отчаянии погрузившись в то животное существование, где смерть ничего не значит, где, подобно огромным прожорливым монстрам в океанских глубинах, обитают лишь самые грубые инстинкты, и в первую очередь — сексуальные. Она тоже поднялась и прижалась ко мне с неожиданной силой, приоткрыв рот и закрыв глаза. Меня спас только звонок в дверь, раздавшийся на редкость вовремя — так в вестернах в самый отчаянный момент появляется федеральная конница — и возвестивший о прибытии моего запыхавшегося коллеги.