Странствия убийцы - Робин Хобб

Дракон настойчиво звал меня. Внезапно я понял, что на самом деле привело меня сюда. Возьми воспоминания о моей матери и чувства, которые они рождают. Я вовсе не хочу их знать. Возьми боль в моем горле, когда я думаю о Молли. Возьми все яркие дни, которые мы прожили с ней. Возьми их великолепие и оставь мне только тени того, что я видел и чувствовал. Дай мне возможность вспоминать их, не раня себя. Возьми мои дни и ночи в подземельях Регала. Достаточно знать, что со мной было сделано. Возьми это и позволь не ощущать мое лицо на каменном полу, не слышать звук, с которым ломается мой нос, не обонять и не осязать вкус собственной крови. Возьми мою боль от того, что я никогда не знал моего отца, возьми долгие часы, которые я простаивал перед его портретом, когда большой зал был пуст и я мог делать это один. Возьми мои…

Фитц. Прекрати. Ты даешь ей слишком много. От тебя ничего не останется. Голос шута внутри меня звучал потрясенно от ужаса того, на что он меня подтолкнул.

…воспоминания о верхушке башни, о голом ветреном Саде Королевы и Галене, стоящем надо мной. Возьми образ Молли, бросающейся в объятия Баррича. Возьми его и погаси, чтобы он никогда больше не мог обжечь меня. Возьми…

Брат мой. Хватит.

Ночной Волк внезапно оказался между мной и драконом. Я знал, что все еще держу чешуйчатую переднюю лапу, но он зарычал на нее, чтобы она прекратила вытягивать из меня жизнь.

Мне все равно. Пусть она заберет все, — сказал я Ночному Волку.

А мне нет. Я не хочу быть связанным с «перекованным». Отойди, Холодная Тварь. Он зарычал.

К моему удивлению, дракон отступил. Шут ущипнул меня за плечо.

Отступи! Уйди от этого.

Я отпустил переднюю лапу дракона. Я открыл глаза и удивился, обнаружив, что вокруг меня все еще ночь. Шут обнимал Ночного Волка.

– Фитц, – сказал он тихо. Он говорил, уткнувшись в гриву Ночного Волка, но я ясно слышал его. – Фитц, прости меня, но нельзя просто выплеснуть всю свою боль. Если ты перестанешь чувствовать боль…

Я не стал его слушать. Я смотрел на переднюю лапу дракона. Там, где мои руки лежали на бугристом камне, теперь были два отпечатка. В них каждая чешуйка была тонкой и безупречной. Я отдал ему все это, подумал я, все это – и какую ничтожную часть дракона мне удалось наполнить. Потом я подумал о драконе Верити. Он был огромным. Как он сделал это? Что же он держал в себе все эти годы, чтобы суметь придать форму такому дракону?

– Он многое чувствовал, твой дядя. Великая любовь, огромная преданность. Иногда я думаю, что мои двести с лишним лет бледнеют рядом с тем, что он пережил в свои сорок с небольшим.

Мы, все трое, повернулись к Кеттл. Я не был удивлен. Я знал, что она идет, и мне было все равно. Она тяжело опиралась на палку, кожа на лице еще больше сморщилась. Она встретила мой взгляд, и я понял, что она знает все. Ее связь Скилла с Верити была слишком сильной.

– Слезайте отсюда. Все. Да поскорее, пока еще не очень навредили себе.

Мы медленно подчинились. Я медленнее всех. Суставы Верити болели, тело его очень устало. Кеттл мрачно посмотрела на меня, когда я наконец встал рядом с ней.

– Раз ты все равно собирался это сделать, мог бы вложить себя в дракона Верити, – заметила она.

– Он бы мне не позволил. Вы бы мне не позволили.

– Да. Мы бы не позволили. А теперь дай мне сказать тебе кое-что, Фитц. Ты пожалеешь о том, что отдал. Со временем ты, конечно, восстановишь некоторые из этих чувств. Все воспоминания связаны друг с другом и, как человеческая кожа, могут восстанавливаться. Со временем, предоставленные самим себе, эти воспоминания перестали бы причинять тебе боль. Но в один прекрасный день тебе, может, захочется снова испытать ее.

– Сомневаюсь, – сказал я спокойно, чтобы скрыть собственную неуверенность, – у меня еще осталось вполне достаточно боли.

Кеттл подняла к небу морщинистое лицо и втянула носом воздух.

– Наступает рассвет, – сказала она, словно ощутила его приближение. – Ты должен вернуться к дракону Верити. А вы, – она повернула голову, чтобы посмотреть на шута и Ночного Волка, – должны пойти к краю каменоломни и проверить, не появились ли войска Регала. Ночной Волк, ты сообщишь Фитцу обо всем, что увидишь. Идите. И ты, шут. И оставь наконец в покое Девушку-на-драконе. Тебе пришлось бы отдать ей всю свою жизнь, и этого тоже было бы недостаточно. А раз так, не мучь ни ее, ни себя. Идите.

Они пошли, но все равно несколько раз оглянулись.

– Пойдем, – резко сказала мне Кеттл. Она поплелась назад, в ту сторону, откуда пришла.

Я следовал за ней и шел так же скованно, как она, через черные и серебряные тени камней, усыпавших каменоломню.

Она выглядела на все свои двести с чем-то лет. Я чувствовал себя еще старше. Тело болело, суставы трещали. Я поднял руку и почесал ухо. Потом резко отнял ее, раздосадованный своей глупостью. Теперь у Верити будет серебряное ухо. Кожа уже горела, и казалось, что далекие ночные насекомые начали гудеть гораздо громче.

– Кстати, я хотела сказать, что очень сожалею. Насчет твоей Молли и всего остального. Я пыталась предупредить тебя, – голос Кеттл вовсе не звучал огорченно. Но теперь я понимал это. Почти все ее чувства были в драконе. Она говорила о том, что она почувствовала бы раньше. Ей все еще было больно за меня, но она не помнила никакой собственной боли, с которой это можно было бы сравнить.

Я только тихо спросил ее:

– Теперь уже не осталось ничего личного?

– Только то, что мы скрываем от самих себя, – грустно ответила она. Потом оглядела меня: – Ты хорошо поступил в эту ночь. Очень хорошо. – Ее губы улыбались, но из глаз текли слезы. – Дать ему последнюю ночь юности и страсти. – Тут она заметила выражение моего лица. – Я больше не буду говорить об этом.

Остаток пути мы прошли в молчании.

Я сидел у теплых углей, оставшихся от костра прошлой ночи, и смотрел на рассвет. Гудение ночных насекомых постепенно сменилось утренними песнями далеких птиц. Теперь я слышал их очень хорошо. Это странно, подумал я, сидеть у костра и ждать самого себя. Кеттл ничего не сказала. Она глубоко вдыхала утренний воздух, пока ночь переходила в рассвет, и жадными глазами смотрела на светлеющее небо. Все это она вбирала в себя, чтобы вложить в дракона.

Я услышал шаги и поднял голову. Я приближался. Моя походка была уверенной и быстрой, голова поднята. Лицо мое было свежевымытым, мокрые волосы зачесаны и собраны в хвост воина. Верити хорошо позаботился о моем теле. Наши глаза встретились в утреннем свете. Я увидел свои суженные глаза, когда Верити оценил свое собственное тело. Я встал и машинально начал отряхивать одежду. Потом понял, что я делаю. Я не рубашку одолжил моему королю. Мой смех звучал громче, чем обычно. Верити покачал головой:

– Оставь это, мальчик. Тут уж ничего не исправишь. И в любом случае, я почти покончил с ним. – Он похлопал меня по груди моей ладонью. – Когда-то у меня тоже было такое тело, – сказал он мне, как будто я не знал. – Я совсем забыл, каково это. Совсем забыл. – Улыбка сошла с его лица, когда он посмотрел на меня, глядящего на него его собственными глазами. – Позаботься о нем, Фитц. Оно у тебя только одно.