Одна ночь и вся жизнь - Татьяна Рябинина

раз. Время, сука, идет быстро, по-скотски быстро. Даже если ты сейчас похудеешь и все подтянешь, навсегда такой не останешься. Мы оба постареем, и очень скоро. Я раньше, ты позже. Может быть, даже очень-очень некрасивыми станем. Но я все равно буду помнить ту Ирину, которая вошла в мой кабинет с глазами по восемь копеек. Вошла и подбила под солнышко, аж дыхание перехватило.

— Дарьялов… — я шмыгнула носом. — Наверно, я в прошлой жизни что-то очень хорошее сделала. Ну не знаю, старушку из пожара вытащила или еще что. Раз в этой мне такого идеального мужчину отгрузили.

— Да никакой я не идеальный, Ира, — усмехнулся он. — Очень многие уверены, что я такая скотина, для которой даже пули жалко.

— Это для других. А для меня идеальный. Хотя с тобой и трудно, конечно. Но со мной тоже, еще как.

— Да, трудно. И мне с тобой, и тебе со мной. Но люди обычно не ценят то, что достается легко. Мне нужна ты, Ирка. Даже если станешь размером с кита. Но ты не станешь, я знаю. На что угодно могу поспорить.

Ровно через год мы ужинали вдвоем в «Фаворите». На мне был тот же самый костюм, что и в первый раз.

12

В августе Иришке исполнилось три года, а через неделю у Дарьялова был юбилей — пятьдесят пять. Меня заранее мутило, не хуже, чем в начале беременности. Мутило от предстоящего пафоса: ресторан, гости и всякое такое. За пять лет все уже привыкли к тому, что у него есть э-э-э… гражданская жена и ребенок. Многие меня видели, и я видела многих, но сейчас намечалось что-то вселенского масштаба. И все бы ничего, меня даже партийная номенклатура не пугала, но должны были приехать оба сына Дарьялова, которых я еще не знала. Сам он был невыездным, а они не приезжали сначала из-за ковида, потом из-за транспортных сложностей. А может, просто не хотели, я не вникала.

— А как они вообще относятся? — спросила я, когда только родилась Иришка. — Ко всему этому? Что у тебя женщина на пятнадцать лет моложе, теперь вот еще ребенок?

— Ну как? — пожал плечами Дарьялов. — Если я скажу, что они в восторге, то совру. Но они оба достаточно хомо сапиенсы, чтобы не обсуждать и, тем более, не осуждать мою личную жизнь вслух. Ибо это чревато.

Перед их приездом я вспомнила эти его слова, и не сказать чтобы они воодушевляли.

Ничего, и это переживем. Приедут, побудут пару дней и уедут обратно. Взрослые дети, живущие за границей, — это все-таки не свекровь где-нибудь по соседству. Свекрови у меня, к счастью, в этот раз, в отличие от двух предыдущих, не было. Наверно, говорить по такому поводу «к счастью» было неэтично, но если исходить из рассказов Дарьялова, получалось именно так.

Матушка, дама чрезвычайно жесткая и токсичная, воспитывала его одна. Другой вырос бы маменькиным сынком вроде Валерика, но Дарьялов, походу, уже родился с зубами. И все же первый его брак развалился не в последнюю очередь по ее вине. Уж слишком ей хотелось руководить и направлять. Виктория, судя по всему, тоже была достаточно зубатой и в ответ на наезды свекрови активно огрызалась.

— А ты что? — меня грызло любопытство: уж больно не вязался Дарьялов с образом бедолаги, болтающегося между молотом и наковальней.

— Я был на Викиной стороне и маму пытался притормозить. Но это все равно что тормозить пяткой бронепоезд. Вика бесилась и требовала, чтобы я вообще перестал с ней общаться. Просто разорвал все отношения.

— Ни фига себе предъявы!

Моя мама тоже была не подарок, и общалась я с ней больше из чувства долга, нежели по любви и желанию. Но если бы вдруг Дарьялов попытался заставить меня разорвать с ней отношения, был бы уже переборчик.

— Но это не единственная причина. Вика просто бредила Европой, уговаривала меня перебраться куда-нибудь — все равно куда. Помнишь, был какой-то античный перец, который каждую свою речь заканчивал фразой «Карфаген должен быть разрушен»? А Вика без конца гундела, что «пора валить из сраной Рашки». И страшно злилась, что я не хочу, хотя у меня и была такая возможность. В итоге у нас все шло хуже и хуже, она подцепила какого-то датского хрена, подала на развод и уехала к нему. Правда, хрен на ней все равно не женился, но какую-то работу она там нашла. Айтишники — они такие, везде зацепятся.

— А дети?

— А что дети? — Дарьялов пожал плечами. — Когда детям один родитель льет в голову одно, а другой другое, ничего хорошего из этого не выходит. Они до сих пор не могут решить, кто я: ватник или лицемер.

— И кто ты на самом деле?

— Ватник-лицемер, наверно. Смотря в чем.

— Но ты ведь мог их не отпускать, — во мне включился юрист. — Мать после развода не может увезти детей за границу без разрешения отца.

— Мог, — усмехнулся Дарьялов. — И что? Они остались бы здесь. Или она уехала бы, оставив их мне. И все трое меня дружно ненавидели бы. Оно мне надо было? Так между нами, может, особо горячей любви и нет, но мы вполне мирно общаемся. И как отец с сыновьями, и по-деловому.

Все это не казалось бесспорным, но у меня ведь не было детей, которых отец после развода увез за границу. Поэтому судить я могла лишь отвлеченно, в теории. А лучше вообще не судить, поскольку никакого права на это я не имела.

Братья прилетели вместе, состыковавшись где-то на пересадке, и сняли в гостинице один номер на двоих. Двухкомнатный люкс в «Four Seasons». То ли дела у них шли более чем неплохо, то ли оплатил Дарьялов, но спрашивать я не стала. Вечером накануне юбилея они приехали к нам в гости. С порога я поразилась, насколько оба похожи на отца — одно лицо с поправкой на возраст, только Виктор с бородой.

Ирина Петровна у нас удалась, что называется, ни в мать, ни в отца. Только цветом глаз — светло-серых, прозрачных — напоминала папашу, хотя разрез был совсем другим. Впрочем, если очень