Золотая страна. Нью-Йорк, 1903. Дневник американской девочки Зиппоры Фельдман - Кэтрин Ласки

Все это кажется мне слишком сложным.

2 ноября 1904 года

Я получила четверку за доклад о Милларде Филморе. Учительница написала на моей работе: «Отличная орфография. Правильное построение предложений, доклад хорошо структурированный, но слишком короткий». Мне захотелось написать ответ: «Несмотря на то что Миллард Филмор прожил 74 года, его жизнь была очень скучной, и он мог бы уложиться в половину этого времени». Но я не стала этого писать.

7 ноября 1904 года

Ну вот, только что к нам приходил руководитель избирательного участка демократов. Он такой жирный, что, когда поднимался по лестнице, скрипели ступеньки, и он так тяжело дышит, что мы его услышали задолго до того, как он вошел. Конечно, приходил он впустую, потому что папа все равно не может голосовать, но папа говорит, что, если бы и мог, голосовал бы только за мистера Рузвельта. Папа и Това бесконечно спорят об этом, потому что Това и ее друзья по профсоюзу — демократы. И вот папа с Товой ходят и ходят по кругу. Это совершенно бесполезно, потому что ни один, ни другая не могут голосовать. Но, глядя на Тову, можно подумать, что у нее есть право голоса. Мама в ужасе, что молодая девушка спорит о политике. Но это, конечно, Тову не останавливает.

— В России ты бы такого не говорила, — говорит мама.

— В России не было выборов, так что и спорить было не о чем, — отвечает Това.

— Это неприлично. Если у тебя такой язык, как мы найдем тебе мужа? — Мама заламывает руки, потом слегка поправляет парик, плотнее натягивая его на голову.

Это заставит мою сестру замолчать? Никогда.

— Папа голосовал бы за Тедди Рузвельта только потому, что дядя Мойше шил для него кавалерийский мундир во время испано-американской войны. Разве это демократия? — спрашивает Това.

Естественно, после этого в разговор вступает папа:

— Я голосовал бы за мистера Рузвельта не поэтому. Я голосую за человека, а не за костюм.

При этих словах папа поднимает палец вверх, а потом делает паузу, потому что эта фраза прозвучала так убедительно, что, вероятно, достойна стать газетным заголовком. Потом папа продолжает:

— Но позволь сообщить тебе, дочь, что твой дядя Мойше сшил эти парусиновые гетры так, что они выглядели совсем как сшитые из кавалерийской саржи, а в своем искусстве создания патронташей твой дядя не имеет равных, я повторяю, не имеет равных в Нижнем Ист-Сайде…

Я бы точно голосовала за Тедди Рузвельта, если бы могла. Но завтра мы все будем сопровождать дядю Мойше, когда он пойдет голосовать (дядя Мойше — гражданин Америки), и даже если будет адская жара, я все равно надену новое зимнее пальто, которое мама переделала для меня из одного образца, взятого у отца Итци. На воротнике и обоих карманах бархатная окантовка. Все мы, Фельдманы, гордо пойдем по Орчад-стрит к избирательному участку, пусть даже право голоса есть только у дяди Мойше. О, как бы я хотела, чтобы царь на нас посмотрел.

13 ноября 1904 года

Угадайте, что случилось? Я буду помощницей по реквизиту в новой пьесе. Говорят, главную роль будет играть Якоб Адлер. Я так волнуюсь. Только представьте. Может быть, я буду вручать реквизит Якобу Адлеру!

P.S. Тедди Рузвельт победил на выборах, но Якоб Адлер меня волнует больше.

14 ноября 1904 года

Дядя Шмуль признался мне, что он любит мать Блю и они хотят пожениться, но сначала миссис Вулф должна получить развод. Одно свидетельство о разводе, еврейское, она должна получить у раввина, а второе, американское, у властей. Тогда я рассказала дяде Шмулю о том, как мы с мамой видели мистера Вулфа в Верхнем город. У дяди Шмуля чуть глаза не выскочили, когда он об этом услышал. Потом я показала ему письмо, которое написала в «Джуиш дейли форвард», и ответ. Дядя Шмуль сказал, что все это очень важно и хорошо, что я рассказала ему об этом. Потому что теперь, может быть, миссис Вулф быстрее получит развод. Мэми водит меня выбирать зал для ее грядущей свадьбы, дяде Шмулю я рассказываю важные новости для его будущей женитьбы, вот я и думаю: не пойти ли мне в бизнес по оказанию свадебных консультаций?

17 ноября 1904 года

До Хануки всего две недели, а я даже не радуюсь этому. Интересно, Мириам будет праздновать Хануку?

23 ноября 1904 года

Первый раз за много недель пишу на идише. Ни один язык, кроме родного, не может передать этих чувств. И все равно я похожа на немую. Мои пальцы механически водят ручкой по странице, когда я рассказываю эту ужасную историю. Это страшнейшая трагедия из всех, известных мне. Мэми мертва. Она погибла в ужасном пожаре на фабрике по изготовлению одежды «Даймонд», она там работала. Вчера после школы мы с Блю шли вверх по Ладлоу-стрит к Хестер-стрит, улица казалась необычно тихой и пустой. Сначала мы не понимали, что случилось, потом увидели маленькие группы людей, люди стояли на углах улиц и тихо переговаривались. Вдруг мы с Блю одновременно заметили, что вокруг нет ни тележек, ни фургонов. Обычно улицы вокруг Хестер-стрит забиты повозками и фургонами. Блю спросила кого-то, что происходит. Ей ответили: страшный пожар рядом с Вашингтон-сквер. Горит фабрика «Даймонд». Я вскрикнула, потому что знала, что там работает Мэми. Я схватила Блю за руку, и мы понеслись по улицам. Было очень холодно, мы постоянно поскальзывались на льду.

Скоро мы увидели огромные черные клубы дыма, в воздухе кружился пепел и зола. Фабрика расположена в большом многоэтажном здании, которое занимает целый квартал. У меня перехватило дыхание от ужаса, когда я увидела огонь, вырывающийся из окон, языки пламени на крыше. Мы пробились сквозь толпу и взглянули вверх. Мэми! Я прошептала ее имя. Мы с Блю вцепились друг в друга и в ужасе смотрели вверх. Кто-то сказал: «Двери заперты». Я обернулась и спросила: «Что? Почему?» Другой человек ответил: «Начальство не хочет, чтобы рабочие уходили слишком рано. И теперь люди прыгают из окон». И точно, прямо в этот момент я заметила, как из окна прыгнул человек, а потом увидела двух людей, стоящих за окном и объятых пламенем. Я смотрела, как они обнялись и выбросились из окна. Раздался крик: «У нас есть сети!» Я почувствовала, что толпа подалась назад. В мегафоне загудел голос: «Нужно место, пожарным нужно место, чтобы натянуть сети!» Тела продолжали падать из окон. Рабочие бросались на стекла, прыгали вниз, спасаясь от языков пламени, но большинство насмерть разбивались о землю. Пожар бушевал больше часа, прежде чем пожарные смогли прорваться в здание.

Мы с Блю стояли перед фабрикой много часов. Я продолжала молиться, чтобы появилась Мэми, чтобы мы увидели ее. Но с каждой минутой мои надежды таяли. Наконец, мы с Блю пошли домой, и я только надеялась, что она спаслась, просто мы ее не заметили. Я рассказала маме о случившемся. Мама прижала руки ко рту, ее глаза расширились. Она прошептала: «Това!»

— Нет, мама. Это не та фабрика, где работает Това. Даже не рядом.