Когда кончится нефть и другие уроки экономики - Константин Сонин

Собственно, экономическая юриспруденция с этого и начиналась. По легенде, будущий нобелевский лауреат Гэри Бейкер, опаздывая на важную встречу, задумался: стоит ли ставить машину там, где стоянка запрещена? Это грозит штрафом, но экономит время. Легенда гласит, что Бейкер решил, что стоит рискнуть.

В этом примере видны два основных соображения, которые Бейкер чуть позже поставил в основу научной работы об экономике преступлений. Чтобы заставить человека, рассматривающего возможность преступить закон, отказаться от своих намерений, нужно либо увеличить вероятность того, что он будет пойман, либо усилить наказание, которое он понесет. И то и другое снизит ожидаемую выгоду от совершения преступления – значит, он скорее откажется от своего намерения.

Так почти пятьдесят лет назад Рональд Коуз, Гэри Бейкер и судья, а по совместительству университетский профессор Роберт Познер начали смело внедрять экономические рассуждения в юридическую теорию. Они предложили при рассмотрении законов – прежде всего тех, которые ставят своей целью защиту общественного блага, – сравнивать выгоды и издержки потенциальных правонарушителей. Первые преимущества экономического подхода были очевидны: например, сразу видно, что на стимулы к правонарушению влияют два основных параметра.

Во-первых, вероятность того, что нарушение – превышение ли скорости, ограбление ли киоска – будет обнаружено. Во-вторых, размер штрафа-наказания в том случае, если нарушение обнаружено и нарушитель пойман. Дальше уже идет не столько юриспруденция, сколько чистая экономика: задачей суда становится создание правильных стимулов для экономических агентов.

Следующее поколение юристов, рассуждающих на языке экономики, заметно расширило области применения формальных моделей. Описывая современное состояние экономической юриспруденции, Стив Шавелл и Митчелл Полински перечисляют десятки юридических вопросов, при обсуждении которых давно используются экономические аргументы[25]. Теперь уже нет того напряжения, с которым профессиональные юристы встречали рассуждения Бейкера о преступлении и наказании. Сейчас можно спокойно говорить и об оценке стоимости человеческой жизни, и о пользе разрешения абортов для снижения преступности.

И все-таки вот уже почти полвека, как у экономической юриспруденции блестящее будущее, но скромное настоящее. Что же мешает юристам заговорить на экономическом языке? Ведь если они этого не делают, то вовсе не потому, что математические понятия слишком сложны для них. Концепция вероятности, например, вовсе не очевидная для людей с недостатком технического образования, давно стала обычным инструментом юристов.

Причина в том, что экономисту, чтобы рассуждать, используя такие термины, как стимулы, то есть возможные реакции человека на величину выигрыша от нарушения закона, вероятность поимки и размер штрафа, нужно предположить, что потенциальный нарушитель рассуждает так же, как и сам экономист. Рационально взвешивает, “нарушить” или “не нарушить”. Но если бы это было так, преступления, наказанием за которые назначена смертная казнь, вообще никогда бы не совершались! Ведь какой бы незначительной ни казалась преступнику вероятность того, что его поймают, “издержки” в этом случае для него абсолютно неприемлемы.

Вопросом о том, до какой степени рационально поведение индивида, задаются многие экономисты. Этот вопрос становится главным во множестве социологических исследований и различных экспериментов. Но однозначного ответа на него пока нет. Неудивительно, что те юристы, которые признают возможность иррационального поведения людей, гораздо меньше интересуются экономической юриспруденцией.

Есть, конечно, области права, в которых от экономистов ждут большей помощи, чем в других. Проклятие американцев – как зубных врачей-одиночек, так и огромных корпораций – необходимость постоянно судиться. Даже если иск выигран, издержки могут быть колоссальными. Перед политиками встает задача снизить суммарные судебные издержки сторон. Проще всего это сделать, снизив стимулы к подаче иска.

В 1991 году тогдашний вице-президент США Дэн Куэйл, юрист по образованию, как и подавляющее большинство американских политиков, предложил следующую реформу. Пусть проигравшая в суде сторона выплатит победителю сумму, равную своим издержкам. Казалось бы, такая реформа должна была бы уменьшить издержки тяжущихся: потратив тысячу долларов на адвокатов, вы рискуете потерять две, если решение суда будет не в вашу пользу. При такой системе вы скорее откажетесь от подачи иска, правильно?

Теория аукционов пришла на помощь в решении вопроса о том, стоит проводить такую реформу или нет. Экономисты Майкл Бай, Дэн Ковенок и Каспер де Фриз показали, что суммарные издержки не были бы снижены – остались бы прежними или, возможно, даже увеличились[26]. Расчет Куэйла состоял в том, что граждане станут менее охотно подавать иски, если при той же самой вероятности поражения платить в этом случае придется больше. Однако его план не учитывал, что теперь и выигрыш, в случае судебного решения в пользу истца, станет больше: новая система даст шанс получить сумму, равную издержкам противника. Из-за того, что “приз” стал больше, появляются дополнительные стимулы судиться! Это прекрасный пример того, что иногда без сложной теоретической модели невозможно ответить на простой практический вопрос – в данном случае на вопрос, приведет ли реформа к снижению издержек.

В Америке проигравший оплачивает только свои издержки, в Голландии – часть издержек победителя, в Великобритании – платит за обоих. Если сравнивать разные системы, то окажется, что самые слабые стимулы для траты денег на адвокатов именно в Америке. Система, построенная по принципу, прямо противоположному плану Куэйла, – победитель оплачивает не только свои издержки, но и некоторую долю издержек проигравшего, – будет сдерживать рвение сторон еще сильнее. В Америке судятся гораздо чаще, чем в других странах, совсем по другим причинам. И все же объяснение трех экономистов, поставившее крест на реформе Куэйла, сэкономило стране немалые деньги, которые были бы потрачены на ненужную реформу.

Суд присяжных часто сравнивают с драматическим театром. Речь идет не только об известном артистизме, необходимом хорошим адвокату и прокурору, чтобы убедить жюри в своей правоте. Дело еще и в зрителях – огромной, часто многомиллионной аудитории, следящей за громкими процессами. И хотя, по идее, суд присяжных должен точнее отражать мнение граждан – недаром состав жюри формируется, в сущности, с помощью лотереи, – его решения зачастую вызывают бурю общественного недовольства. В России суд присяжных появлялся дважды – после судебной реформы 1864 года (просуществовал до 1918-го) и в 1994 году. Второе пришествие института присяжных перевернуло российскую судебную систему: жюри присяжных выносит оправдательные решения почти в 20 раз чаще, чем профессиональные судьи. И как раз с оправдательными приговорами связаны наиболее нашумевшие истории, как в позапрошлом веке, так и в наши дни.