Странная война 1939 года. Как западные союзники предали Польшу - Джон Кимхи

Ничто не могло быть более ясным, более твердым, более обманчивым и лживым с точки зрения истинных намерений Франции. Это стало очевидно уже из того, как Боннэ отверг во время визита польского военного министра в Париж в мае предложенную генералом Гамеленом ограниченную операцию. Что же тогда заставило Боннэ внезапно сделать такой неожиданно провокационный шаг? Для того чтобы произвести впечатление на Риббентропа и немцев? Боннэ был не настолько глуп. Или для того чтобы вызвать реакцию немцев, которую Боннэ, должно быть, предвидел? Может, он на самом деле искал новые аргументы, чтобы использовать их против новых предложений о прямой французской помощи полякам в случае военного конфликта с Германией? Ответ мы получим при рассмотрении последовавших далее событий.

Риббентроп заранее знал об этой ноте (не было ли это частью сценария Боннэ?) и предупредил немецкого посла в Париже барона фон Вельчека о том, что он должен сказать Боннэ, когда тот вручит ему документ. Позже Вельчек доложил Риббентропу, что ему представилась возможность довольно подробно изложить Боннэ ответ и предостеречь Боннэ относительно «катастрофической политики, в которую, очевидно, Франция позволяет себя втягивать, следуя за британцами, при самых неблагоприятных условиях». Немец также заявил, что ему удалось представить военную и экономическую мощь Германии в самом выгодном свете.

Но это было только началом подготовленного диалога. 13 июля, как раз когда Вольтат готовился к другой миссии в Лондоне, Риббентроп написал личное письмо Боннэ в Париж, в качестве ответа на официальную ноту от 1 июля. Он также напомнил об их парижской встрече в декабре. Боннэ тогда говорил ему, что Мюнхенская конференция коренным образом изменила отношение Франции к Восточной Европе и впредь Франция будет признавать, что Восточная Европа находится в «сфере интересов Германии». Этой позиции Германия придерживается и теперь. Политика Германии на востоке не касается Франции; «соответственно, правительство рейха не считает себя обязанным обсуждать с французским правительством вопросы германо-польских отношений, и еще меньше – признавать за Францией право оказывать какое-либо влияние на вопросы, связанные с определением судьбы немецкого города Данциг». А на тот случай, если кто-либо из коллег Боннэ все еще сомневается, Риббентроп добавил, что «на нарушение территории Данцига Польшей или на любую провокацию со стороны Польши, которая несовместима с престижем германского рейха, последует ответ в виде немедленного германского вторжения и уничтожения польской армии».

Боннэ получил ответ, какой хотел. Однако игра еще не закончилась. 25 июля, когда у него уже не могло быть никаких сомнений относительно нежелания Франции открыть второй фронт ради Польши, Боннэ ответил Риббентропу личным письмом. Оно было составлено в еще более сильных выражениях; в нем подчеркивалось, что честь Франции обязывает ее прийти на помощь Польше, особенно в связи с проблемой Данцига. Если поляки видели это письмо – а Боннэ наверняка позаботился, чтобы они увидели его, – они должны были прийти в восторг и испытать немалое облегчение. Аналогичные чувства оно вызвало и у Гитлера. Только по другим основаниям. Через эту личную переписку с Риббентропом Гитлер передал Боннэ инструмент и нужные ему обоснования, чтобы быть уверенным: не будет никаких эффективных акций французов для оказания помощи полякам.

Однако политики и дипломаты не были одиноки в своем самодовольном неверии в перспективу скорой войны. Генерал Дилл, начальник учебного центра Олдершот, один из способнейших английских генералов, самый вероятный претендент на должность командующего британскими экспедиционными силами в случае войны, 31 июля посетил генерала Кеннеди в военном министерстве. Они беседовали о перспективе войны. Дилл считал маловероятным, что Гитлер решится на войну с Британией из-за его континентальной политики. Опасность заключалась в том, что, «играя слишком близко к краю пропасти», он мог соскользнуть вниз.

Однако Гитлер, как мы увидим, этого не боялся. Несмотря на предостережения со стороны большей части своих советников, генералов, разведки и отдельных «миротворцев» из немецкого министерства иностранных дел и Генерального штаба, Гитлер придерживался своей точки зрения, что ни англичане, ни французы не придут на помощь полякам. Почему Гитлер был так уверен, идя на риск в то время, когда мог потерять все, пребывая на пике власти? После вступления в войну с Польшей в первые три-четыре недели все будет против него, и он лишится всего, если англичане и французы предпримут контрнаступление против его ослабленной обороны на западе.

Черчилль прибыл в Париж утром 14 августа в сопровождении генерала Спирса. Они были гостями заместителя главнокомандующего генерала Жоржа и имели целью ознакомиться с французской обороной на линии Мажино. Проезжая через Булонский лес, чтобы позавтракать в спокойной обстановке, они еще не знали, что в это время Гитлер инструктировал своего главнокомандующего генерала Браухича и начальника штаба генерала Франца Гальдера о дальнейшем ходе событий и характере, который он намеревался им придать. Однако, даже не присутствуя на этом совещании в кабинете Гитлера в Оберзальцберге, и Черчилль, и Жорж были уверены, что война уже на пороге, если только союзники еще раз не капитулируют по всем пунктам немецких требований. Они оба считали, что передышка после Мюнхена была с выгодой использована немцами; особое впечатление на них производили доклады о крепости немецкого Западного вала – линии Зигфрида вдоль французской границы.

16 августа Черчилль встретился с Гамеленом, который в это время руководил маневрами в Эльзасе, и через десять дней вернулся в Париж с чувством значительного облегчения после ознакомления с французской обороной и, еще больше, с общим моральным состоянием французских вооруженных сил. В Париже Черчилль пригласил генерала Жоржа на завтрак. Французский командир явился, захватив с собой полный обзор обстановки: он подробно охарактеризовал развертывание французских и немецких армий и дал оценку боевых возможностей дивизий.

Мы теперь знаем, что разведывательные данные, которыми располагал генерал Жорж, о вале Зигфрида и еще более о размещении там немецких войск сильно преувеличивали фактические силы немецкой обороны в то время. Но даже при этом Черчилль был потрясен. «Но вы же хозяева положения», – сказал он Жоржу.

Французы и в самом деле были хозяевами, тем более если основываться на цифрах, которые поразили Черчилля. Они численностью превосходили немцев на Западном фронте по всем статьям. У них было в пять раз больше солдат, чем у немцев на западе; французы были лучше обучены и значительно лучше оснащены и обеспечены. Они имели значительное превосходство в бронетанковых войсках, поскольку у немцев на западе танков не было. Французы (вместе с британцами) имели существенное преимущество в воздухе и на море. В течение трех недель сентября ворота в Германию оставались открытыми для французских армий, британской авиации и военно-морского флота.

Накануне войны Франция имела около 6 млн человек, годных для военной службы, из них больше миллиона «цветных» солдат. 5 млн человек (включая полмиллиона «цветных») прошли двухгодичную подготовку и были откомандированы: 2 млн 800 тысяч человек – в боевые части, 1 млн 925 тысяч человек – в местную оборону; остальные не были распределены[19]. Значительная часть этой огромной людской силы была мобилизована в течение лета и находилась на наиболее уязвимых участках обороны. Но даже при этом французское высшее командование, не дожидаясь начала войны, начало серьезную мобилизацию.