Всё сложно - Юлия Краковская

Настал мой сорок четвертый день рождения. Уже до этого Жоффруа намекал, что купил мне подарок, который сто процентов мне очень понравится. И вот с утра, перед уходом на работу, он вручил мне довольно большой пакет. Я стала разворачивать и увидела жуткую старушечью немодную сумку. Я не знала, что и сказать. Он был так горд собой, так счастлив, что я улыбнулась:

– Спасибо, мне очень нравится, – сложила свои вещи в эту ужасную сумку и пошла с ней на работу. Одному богу и любой женщине известно, какая это жертва.

На работе я показала Лоранс сумку и спросила, что она думает.

– Нуууу… – промычала бедная Лоранс.

– Да она же страшная, смотри!

– Ну не без того.

У нас с Жоффруа дни рождения были с разницей в один день и четыре года в мою пользу.

– У него тоже день рождения, пойду поищу ему подарок, – сообщила я Лоранс, – не знаю только, что ему купить: рубашку, кошелек, уродливую сумку…

После работы я отправилась в «Галери Лафайет» и купила ему замечательную тенниску.

Мой день рождения мы отпраздновали втроем. Роми и Жоффруа накупили недоступных нам в Израиле вкусностей: улиток, креветок. Мы нащелкали фотографий и выставили их в фейсбуке. Все поздравляли меня, полностью уверенные, что я очень счастлива.

Через день приехала Карин с детьми и Микой. Они пригласили нас пообедать. Обед принесли и приготовили мы сами, в основном готовил Жоффруа. К тому же к нам приехала его старшая дочь Марли – очень худенькая семнадцатилетняя девочка, которой, если бы не куча макияжа, можно было дать пятнадцать лет. Мы пообедали, отпраздновали день рождения Жоффруа, которому в этот день исполнилось сорок, и отправились домой.

Я знала, что Марли проблемная, что она курит очень много травы, что живет с матерью, по словам Жоффруа, алкоголичкой. Марли рассказала, что у нее тоже есть кошки, что они с мамой ухаживают за ними, но они все равно болеют. Судя по тому, что она говорила, за кошками она действительно ухаживала. Я также знала, что она давно не учится в школе, а со всяких парикмахерских курсов ее тоже регулярно выгоняют. С виду она была милой девочкой, правда туповатой и очень вульгарной. Даже не будучи француженкой, я понимала, что уровень родного языка у нее как у питекантропа. В гостях у Карин она не постеснялась покурить травы в уголке.

Вечером мы играли в «монополию», но Марли не врубалась в правила, тупила и всем мешала. Роми, которая и так в последнее время чуть что начинала плакать, вся извелась, а Марли еще и заявила ей совершенно обкуренным голосом нечто вроде:

– А ты противная телка, ващето…

Роми тогда не понимала по-французски и не обратила на это внимания, но я обратила. У нас было только три комнаты, и спать Марли должна была в гостиной. Мы засиделись, болтая втроем, а ее, видимо, начало клонить в сон. Тогда она нам заявила:

– Ну че, вы достали уже тут трындеть, бля!

Я слегка обалдела, но сказала:

– Да, правда, ты устала, наверное, давайте спать.

И мы пошли спать.

Марли прожила у нас несколько дней, в течение которых она не переставала курить почти ни на минуту. В какой-то момент у нее закончилась трава, и Жоффруа поехал с ней в ближайший город купить еще. То есть, не имея прав, он со своей малолетней дочерью поехал на машине моей подруги купить травы… Марли решила, что трава стоит слишком дорого, и порывалась пойти и разобраться с дилером. Жоффруа сказал, что из машины она не выйдет, тогда она стала бесноваться и ломать все в машине. Много сломать не успела, Жоффруа залепил ей пощечину.

Когда я вернулась с работы, он рассказал мне об этом как о чем-то само собой разумеющемся, а я в ужасе слушала и думала, как весь этот кошмар вообще оказался в моем доме. Я уже довольно отчетливо понимала, что связалась с отребьем, и мне становилось страшно. Я все еще надеялась, что вот он из такой среды, но сам-то нормальный, но закончившаяся дракой поездка вместе с дочерью за травой, да еще и на чужом автомобиле без прав, убивала эту тихую надежду.

Дети Карин вернулись с ней и тут же уехали с Гаем, и моя Роми продолжала коротать время в компании Жоффруа. Она очень ждала детишек, с которыми сможет играть и говорить на родном языке.

Пока Карин была в отпуске, ее назначили моей начальницей, это не входило в наши планы, но делать было нечего. Мы с Карин продолжали ездить на работу, но меня все время смущал ее холодный, избегающий взгляд. Мы больше не болтали. Когда мы сидели вместе в поезде, она смотрела в свой телефон или в окно. У меня под сердцем завелась холодная жаба. Как-то раз я спросила Карин, все ли в порядке, и она ответила:

– Конечно, дорогая, не волнуйся!

Я ждала, что мы с ней как-нибудь встретимся у кого-то из нас дома, поболтаем, попьем вина, как делают подруги, но этого не происходило. Зато каждый мой мелкий промах, как иностранки, которая не знает города или не очень хорошо знакома с общественным транспортом, Карин очень ядовито комментировала и называла меня инвалидом. Самой любимой темой для нее было то, что я колю ботокс.

– Знаешь, я читала недавно, что ботокс влияет на мозг. Может, поэтому у тебя такие проблемы?

– Угу, он распрямляет извилины, и мозг становится гладким, – попыталась пошутить я.

– Да нет же, я серьезно, смотри, как ты все забываешь.

Мне становилось все неуютнее. Особенно после того, как в какой-то из вечеров по дороге домой, когда Мика забрал нас на машине, я сказала:

– Роми так ждет возвращения твоих детей. Ей очень одиноко. Когда они вернутся, я буду их очень часто приглашать к нам играть.

– Да. Вот только я не уверена, что моим детям нужна Роми, – ответила Карин и захохотала.

Я сидела сзади, и, если бы я умела плакать, мои глаза немедленно наполнились бы слезами. Возле своего дома я вышла, еле выдавив из себя вежливое «пока».

Так продолжалось бесконечно. Если я не так составляла письмо сослуживице, она писала: «Господи, ты и так почти ничего не делаешь и даже это толком не можешь, ты хоть что-нибудь соображаешь?» А делала я совсем немало. Во всяком случае, все время, которое я проводила на работе, я пахала не отвлекаясь.

По вечерам я звонила Нинель и жаловалась:

– Слушай, это что же за ад такой? Я чего-то не понимаю?

– Да уж… она, я смотрю, прямо сама доброта. Но ты не можешь с ней сейчас поссориться.

– Конечно, не могу, но это как-то переходит все мои границы.

На самом деле до границ было еще далеко.

Зато во Францию я влюблялась все больше и больше. Я даже не ожидала, что здесь так красиво. Каждый раз, гуляя с собакой, мы с Роми обнаруживали какой-нибудь новый уголок в деревне, любовались старинными особняками, речкой, протекающей через лес, полевыми цветами, знакомыми мне с детства. Все это делало Францию какой-то родной и вымечтанной, хотя я никогда о ней не мечтала, наверное, потому что не знала, какая она прекрасная.