Ярмарка - Елена Крюкова

Мария домыла полы. Старики, Лида и Матвеев, ушли погулять – оба, пошли-пошли, побрели под ручку, по снежку. Ну пусть гуляют, воздухом дышат. Голуби. Последнее гулянье, может быть. Погорельцы. Она теперь у них одна – мать, прислуга, сиделка. Вот судьба!

Она отжала тряпку, отнесла ведро в кладовку, сполоснула под ледяной струей.

Вернулась в спаленку, села к столу. Голова болела. Она опустила чугунный шар головы на руки и так сидела, прижав холодные ладони к горячему лбу.

А ты, он сказал, а ты. Ты тоже пьешь. И я тебя не укоряю – вот как это прозвучало.

Водка в лютые холода, что еще остается?

Степан тоже пьет. И может много выпить. Молодой… здоровый.

Вдруг ей пронзительно, ослепительно выблеснуло: да ведь он, Степан, из другого времени, не из ее. Из иного. Из жизни, что ей уже не прожить никогда.

Так же, как старику Матвееву не прожить – ее жизни.

Голова, голова. Так болит, раскалывается просто.

Что там у человека под черепом, внутри? Разве там живет душа?

Нет, она в другом месте живет. А в каком?

Мария закрыла глаза. Какой жизнью живет ее Петр? Куда он идет? Бежит? Ногой зацепится – упадет? Разобьется? Кто избил его? Уличные подонки, проходимцы? Или – его враги? Отомстили?

За что?

Она встала из-за стола. На подоконнике светлела недопитая бутылка. Мария взяла ее и хлебнула из горла. Водка обожгла ей десны, небо.

Водки было немного. Мария допила ее, как воду.

Поставила бутылку под стол. Сложила руки, как дети складывают в школе, за партой, и медленно положила болящую голову на руки: уложила, как сонное дитя в колыбель.

2

Сенг шел быстро, мелькал стремительно, будто черкал-зачеркивал белыми чернилами ошибки, описки бедных, безграмотных людей. Черкал-черкал! Лица замазывал! Веселый, дикий снег.

Мария бежала по улице. Она бежала на рынок.

На самый дешевый рынок в старом городе – Средной.

Если там походить, пошнырять, повынюхивать как следует, то всего можно купить по дешевке: и картошки, и моркошки, и мясца на супчик, с косточкой; и стиральный порошок дешевый, и мыло дешевое, и капусту, и творог – все на Средном можно найти. С головой, с умом только надо искать.

Ну, и своих торговок знакомых иметь, конечно. Это уже роскошь. Это – годами, жизнью дается.

И тогда ты должен только у них покупать. А не у других каких. Иначе они обидятся. И цену тебе взвинтят.

Деньги, деньги… Мария сжимала деньги в кармане. Они казались ей не бумажными – жесткими, железными. Это от холода, подумала она, я руку отморожу, надо надеть рукавицы, они в сумке.

Не надела. Пальцы краснели на морозе. Пальцы-морковки.

– Почем капустка? Вилочек?

– Ах, пришла! Пришла-а-а-а, хозяюшка моя… Тебе – подешевле отда-а-ам…

Мария заталкивала вилок в сумку. На миг он показался ей отрубленной ребячьей головой. Полоска пота прошила ее спину.

Дальше пошла. Тяжелая капуста, как каменная.

Вошла под своды рыночного казарменного павильона – почти церковные, почти тюремные.

– Мясо почем? Это?

Торговка тоже знала Марию. С готовностью завертела перед носом Марии огромной вилкой куски, кусищи, кусочки: с жиром, без жира, даже вырезку тяжело приподняла, хотя знала – Мария берет что подешевле, это дорого для нее.

Мария косилась на рыже-кирпичные куски с мраморными, грязно-желтыми прослойками старого жира; и еще левее, вбок, на сваленные в кучу обрезки.

– Что вы, дорогая моя! Дамочка!.. Это ж обрезь для котов, собак! У вас есть кошечка? Собачка? Может, им возьмете?

– Мне на щи, – с трудом на морозе, отверделыми губами, вытолкнула Мария. Глядела на руки торговки, по локоть укутанные в грязные, в мясных кровавых пятнах, утром еще, наверное, белые, нарукавники. На пальцы, белыми жирными сосисками торчавшие из обрезанных черных перчаток.

– На щи, лапочка?! Так вот же на щи! – Торговка приподняла на вилке кусок лопатки. – Просто даром отдам!

Мария усмехнулась.

– За сколько?

Торговка бесстыдно сказала цену. Мария повернулась, чтобы уйти. Торговка крикнула ей в спину: «Стой! Сбавлю…» Мария вернулась, отдала деньги, баба протянула ей мясо в пакете, довольно сунула деньги в карман фартука, толстый живот радостно колыхнулся. Игра рынка была сыграна. Обряд исполнен.

Мария купила все, что надо было для щей. Щи – это еда на три, а то и на четыре дня, если сварить в большой кастрюле. Всем хватит: и Лиде, и Василию Гавриловичу, и Петьке, ну и ей останется.

С некоторых пор заметила она за собой: ей все меньше хотелось есть. Равнодушие такое наступало – к стряпне, к еде, к насыщению. Она вроде бы все время была сыта. «Может, похудею? – подумала насмешливо. – Степану буду больше нравиться. Они, молодые, худых любят».

Внезапно, когда погружала в сумку сетку с картошкой, подумала: а ведь не одна она у Степана, жена не в счет, ведь молоденькие у него наверняка есть.

И эта мысль почему-то ни горя, ни злобы не принесла с собой.

А – только жалость, тоску странную, точащуюся, будто горячий восковой ручей, из-под души-свечи.

Пламя бьется, тлеет… воск еще течет… льется…

«Федины свечи, да, Федины свечи… Огонь, любовь его… одинокая…»

– Спасибо, хорошая картошка у вас! – сказала она вслух.

Мозг молча считал оставшиеся деньги.

– А как жи-и-и! – запела торговка празднично. – Из Лукоянова-а-а! Самая-пресамая! Лучче не быват! А ищо свеколки возьмешь, деушка?

Мария видела: они с торговкой ровесницы.

– Какая я девушка. Ну, пару свекол давайте.

«Она меня на «ты», а я ее на «вы». Здорово. Значит, сварю не щи, а борщ. Или – сварю свеклу и на терке потру. С чесноком. Лиде удобно есть будет. У Лиды зубов нет ведь совсем».

Отошла от овощных рядов. Задрала голову. Такой мороз, а торгуют на улице! Как всегда! В павильоне все забито, мест не хватает. Едут, едут на рынок – из сел, из деревень, из хуторков забытых. Везут, что сами вырастили, вынянчили. Везут – продавать.

Поежилась; вспомнила: власти приказ какой-то издали – к такому-то году в городе рынки уничтожить.

А что оставить? Дорогие бутики? Глянцевые супермаркеты, где все стоит бешеных, немыслимых денег?

Деньги, деньги, деньги…

«Лю-ди гиб-нут за-а-а мета-а-а-алл!» – вспомнила она, как истошно, дьявольски корчась, изображая черта, пел там, в Сибири, высокий как каланча дядька на концерте в нетопленом городском клубе, куда пошли они с Игнатом: молодые, веселые, развлекаться хотелось. Танцев… концертов.