Десять стрел для одной - Анна и Сергей Литвиновы

Но неужели мама совсем-совсем не поддерживала отношения с отцом своего ребенка? Вот бы сейчас – через года, в чужом доме! – найти от нее весточку!

Митрофанова понимала: шансов почти нет. Но опять начала перебирать старые письма. Однако почерк на конвертах все время оказывался или детский (Анжеликин), или незнакомый. И вдруг…

Надины руки задрожали.

Конверт, как и все остальные здесь, старый, выцветший. На месте обратного адреса – большая буква Z. А в графе «куда, кому» – мамочкины аккуратные, округлые буквы.

Митрофанова так волновалась, что, вынимая, едва не разорвала ветхий листочек пополам. А через секунду по щекам уже катились слезы.

Здравствуй, Кирилл! – писала отцу ее мама. – Рада была твоему письму. У нас с Надюшкой дела обстоят нормально. Она учится на твердые четверки, много читает. Хобби себе не завела, но охотно помогает мне по хозяйству. Понимаю твое беспокойство о взрослеющих девочках. Но, думаю, у Нади переходный возраст начнется еще не скоро. Я слышала об убийстве в вашем дачном поселке и потрясена этой ужасной историей. Ты абсолютно прав, что запретил своей дочке с наступлением темноты выходить из дома. Я Наде тоже не разрешаю.

Денег нам присылать не надо, я работаю на полторы ставки, и нам с дочкой на все хватает. Желаю тебе всего самого доброго.

И до боли знакомая, кратко-медицинская, роспись.

Надя расплакалась.

Эх, мама! Ее любимая, гордая, вечно терпеливая мама. Никогда ни на что не жаловалась, хотя приходила после своих полутора ставок и падала на диван почти замертво. Ноги отекшие, Наде с нее туфли приходилось стаскивать очень медленно, только чтобы мамочкино лицо не исказилось гримасой боли. В районной поликлинике спокойно не посидишь, весь день беготня, вены вылезают, а на ортопедичскую обувь денег не было.

А как сама Надя (хотя виду не показывала) завидовала одноклассницам в нарядных блузочках под школьной формой! В цветных колготках. В модных сапожках…

Мам, нам, конечно, хватало с тобой – чтобы не умереть с голоду. Но знаешь, до чего обидно: девчонки после каникул хвастаются: «Я на море была, Черном». – «И я, только на Красном». – «А мы вообще в круиз ездили!»

И ты киваешь, ахаешь, восторгаешься. И страшно стыдишься, что все лето просидела в пыльной московской квартире.

Надя – чтобы окончательно себя растравить – взяла еще одно Анжеликино письмо. Тут почерк почти взрослый. И очередная заграница – рангом куда как выше:

Америка. Сиэтл. 25 июля 1996 года.

Митрофанова начала читать с середины.

…Знаешь, пап, тут я познакомилась с огромным количеством людей, разных по положению в обществе, образованию, привычкам. Но среди них только два по-настоящему богатых семейства. Что самое интересное, я чувствую себя наиболее комфортно именно с богачами. «Комфортно» – очень удачное слово. Ты будто частичка очень приятной, хорошо отлаженной жизни. Миллионеры мастерски поддерживают беседу, ни на минуту не оставляют тебя в одиночестве (физическом или моральном), умеют предугадывать желания и чувствовать настроение. Видимо, это какой-то особый лоск, которым обладают только очень состоятельные люди. Папа, папочка! Как я хочу тоже быть богатой! Жить в доме, как у миллионеров, – огромном, с высоченными потолками разного уровня – где-то выше, где-то ниже. На них развешено множество круглых светильников. Когда они включены, то образуют причудливый лабиринт лучей на полу и на стенах. А под самой крышей – огромные динамики, из которых, конечно, льется Вивальди. А что ты скажешь про коктейль в гостиной с видом на бухту, причем окна высотой метров пять?!

Папуля, ты можешь меня ругать, но я не удержалась и учудила в этом миллионерском раю небольшую смуту. Вчера, часов в одиннадцать вечера, мы большой компанией вышли из ресторана, и хозяева этого самого дома пригласили нас на digestive. Это – если по-русски – значит: «Выпили мало, надо догнаться». В ресторане мы пили только легчайшие французские вина, но американцам хватило и этого. Дик (сволочь, на какие деньги он построил свой роскошный дворец?!) спросил, почему я, в отличие от остальных, иду прямо и глупо не хихикаю. Я, конечно, ответила, что на русских вина вообще не действуют – только водка. Дик решил немедленно проверить, действует ли водка на американцев, и заказал из супермаркета три бутылки «Абсолюта». Не волнуйся, я крепких напитков вообще не пью, поэтому все силы употребила, чтобы споить буржуев. Сначала они пытались халтурить и потягивать водку маленькими глоточками, но я убедила их, что таким образом ее пьют только прыщавые подростки. И вот богачи хряпнули по стопарику. Потом еще по одному. И началась потеха. Выли на Луну, потом на Юпитер. Честное слово! Лазили в детский домик (миллионерской дочке построили такой огромный скворечник прямо на дереве). Всю веранду засыпали чипсами и говорили, что это русский снег. Но кончилась вечеринка совсем не по-русски. Часа в два ночи сволочь Дик сказал, что ему завтра на работу, и нам, гостям, пора отправляться восвояси. Хадсон и Элен (вместе с которыми я пришла) покорно встали. У них «Ауди» за $70 000, и Хадсон реально боялся садиться за руль. Так что, папуля, мне представилась возможность продемонстрировать свое водительское мастерство. Честно тебе скажу, пару раз роскошной тачке угрожала серьезная опасность, но Хадсона с Элен до их роскошной гостиницы я благополучно довезла. Но они – гады! – тоже не предложили мне снять номерок в их пятизвездочном раю. Спасибо хоть, Хадсон мне свою кредитную карточку дал, чтобы я могла доехать по ней (на такси) до своего дешевенького мотеля. Я не удержалась, по пути зашла в супермаркет и купила два фунта самого дорогого сыра и две пинты «Гиннесса» (это черное ирландское пиво). «Гиннесс» мы выпили с портье моего мотеля (маленький печальный китаец). Одним из его тостов было: «Да здравствуют чужие кредитные карточки!» А сыр я использовала как снотворное, так и уснула с кусочком в руке.

Пап, папа! Как я хочу, чтобы у меня тоже была золотая кредитная карточка! И «Ауди»! И свой дом! И чтоб плевать на всех!!!

Надя брезгливо вернула письмо в конверт. Покачала головой. 1996 год, блин! Зарплату маме постоянно задерживали. Хлеб они покупали серый, самый дешевый. Однажды Митрофанова в нем огромный красный накладной ноготь нашла. У американского посольства волновались толпы. Люди рвались сбежать из России и работать в стране победившего капитализма хоть официанткой, хоть дворником. А эта – в Штатах развлекается. С миллионерами пьянствует. На «Ауди» за 70 тысяч долларов гоняет.

И ведь добилась своего. Богатого мужа нашла. Правда, не американца, а нашего олигарха. Но это, наверно, даже круче.

«И что, Надя? Ты ей завидуешь? Да Димка лучше любого, самого богатого из богатых! И дом в Подмосковье – где ты, Анжелика, жировала все детство и юность – теперь мой!»

Митрофановой вдруг стало весело. Чего былое вспоминать? Сравнивать свое детство с чужим? Главное, что сейчас лично она счастлива.

Надя нашла в отцовском столе пластиковый файлик. Бережно уложила в него мамочкино письмо. Прочие шедевры эпистолярного жанра безо всякого пиетета запихала в целлофановый мешок. И побежала на кухню. Почему-то вдруг захотелось встретить сегодня вечером любимого Димочку не просто банальным ужином, а домашними пирожками, к примеру.