Оборона Порт-Артура - Андрей Гущин

Советская историография демонизировала образ этого генерала, современная видит в нем виновника преждевременной сдачи, хотя собственно конкретных фактов, подтверждающих преступный умысел, в арсенале историков не встречается. Историческая память внесла навечно в списки антигероев войны 1904-1905 гг. А.В. Фока. Но пристальное внимание к служебной карьере генерала Фока позволяет обратиться к еще одному на первый взгляд бесспорному утверждению отечественной военной историографии: отношению кадровых офицеров к службе в жандармском корпусе. Принято считать, что этика кадрового офицера не допускала службы в жандармах. П.А. Зайончковский утверждал, что «в офицерской среде к жандармам относились с презрением, не допуская их в офицерские собрания». Якобы в жандармский корпус переходили только неудачники и те, кто в силу обстоятельств (проступок, отказ от дуэли, действия, не совместимые с представлениями о чести офицера, не отданный вовремя долг и пр.) не могли оставаться в полках. П.А. Зайончковский в своих утверждениях основывался на воспоминаниях Маршала Советского Союза Б.М. Шапошникова, согласно которым «по традиции, офицеру, уходившему в жандармский корпус, товарищеских проводов часть не устраивала, а затем с ним прекращались всякие отношения». На наш взгляд, подобная оценка бывшим подпоручиком Шапошниковым отношения к политической полиции со стороны дореволюционного офицера вполне объяснима: подчеркнутое желание всячески дистанцироваться от тех, кто боролся с большевиками до Октябрьской революции. Став удобной мишенью для критики на страницах мемуарных произведений и публицистической литературы, генерал Фок не упрекался мемуаристами в том, что занимал с 12 августа 1871 г. по 29 ноября 1875 г. должность помощника начальника Варшавского управления Новоминского Радомысльского уезда; начальника уездного Жандармского управления с 29 ноября 1875 г. по 26 августа 1876 г. Не знать об этом критики генерала просто не могли, ибо приводили даже незначительные детали из его биографии. Спектр негативных оценок колебался от обвинений в его адрес в слабоумии и помешательстве до прямого предательства интересов Родины, а про службу в жандармском корпусе не упоминали вообще. По логике историографических трудов жандарм в глазах офицера вызывал негативную реакцию, следовательно, напоминание о связи с политической полицией должно было стать (но не стало) весомым аргументом в мемуарно-публицистической дуэли, происходившей на волне революционных брожений. Более того, необходимо заметить, что после службы в жандармском корпусе Фок не просто продолжил карьеру в вооруженных силах, а получил повышение: через месяц после возвращения в армию чин капитана, а затем и майора. И пример генерала Фока не является исключением, немалое число русских военачальников в начале XX в. имели в своей биографии отметки о службе в составе жандармского корпуса. Это вовсе не значит, что годами, проведенными в политической полиции, офицеры дореволюционной армии гордились, но тем не менее не скрывали этапы своей карьеры, связанные с жандармским корпусом. Данные военно-статистического ежегодника за 1912 г. демонстрируют ситуацию начала XX в., в которой на фоне стабильного некомплекта офицерских чинов во всех родах войск (в пехоте недоставало 2035 обер-офицеров), в жандармском корпусе, наоборот, наблюдался стабильный сверхкомплект офицерских чинов. Учитывая тот факт, что учебных заведений, готовивших специалистов для службы в политической полиции, не существовало, следует признать, что основную массу служивших в Отдельном жандармском корпусе составляли кадровые офицеры. А значит, следует отказаться как от утверждения о категорическом негативном отношении большинства офицеров к службе в жандармском корпусе, так и о неприятии жандармов офицерской средой.

Существовал следующий потенциальный вариант развития событий: генерал А.М. Стессель издавал приказ, которым бы отстранял К.Н. Смирнова от должности, но для этого нужны были явные причины, попадавшие под статью конкретного воинского устава. Поэтому А.М. Стессель избрал ситуацию формального должностного «статуса-кво» при условии своего собственного фактического верховенства. Смирнов обращался за поддержкой к начальникам порт-артурских сухопутных войсковых соединений. Уже 19 мая, то есть на следующий день после выяснения отношений с А.М. Стесселем, состоялся разговор генерал-лейтенанта К.Н. Смирнова с генералом Кондратенко, начальником 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, и полковником В.А. Рейсом. Выбор генерала пал на этих офицеров, на наш взгляд, не случайно, так как Р.И. Кондратенко закончил также две академии: Инженерную и Генерального штаба, а полковник Рейс — академию Генерального штаба. И обращение к офицерам, имевшим отношение к Генеральному штабу, выступало проявлением некой корпоративности, располагавшей друг к другу. В качестве аргумента, свидетельствовавшего против А.М. Стесселя, К.Н. Смирновым называлось якобы совершенное незнакомство того с артиллерией и инженерным делом, что являлось краеугольным камнем в деле успешной обороны крепости. Да и сам генерал А.М. Стессель не скрывал отсутствия у себя опыта командования так называемыми техническими родами войск: «Я, генерал Стессель, был до войны комендантом не крепости Порт-Артура, а города; артиллеристы, инженеры, интенданты были мне не подчинены. Я ведал лишь бригадою». К тому моменту состоялся и переход на личности: генерал К.Н. Смирнов также утверждал, что доверить даже стрелковую часть генералу A.M. Стесселю невозможно, так как неоднократные проявления трусости А.М. Стесселем привели бы к деморализации подчиненных нижних чинов. В данном случае трудно согласиться с субъективной оценкой К.Н. Смирнова. Карьера А.М. Стесселя — это карьера строевика, добившегося генеральского чина не путем успешной сдачи экзаменов в академии Генерального штаба, а участием в боевых действиях в должности субалтерн-офицера. Участники обороны Порт-Артура приводят в воспоминаниях случаи, когда А.М. Стессель лично снимал солдат с неатакованных участков сухопутного фронта обороны крепости и сам водил их в бой. И, как отмечали непосредственные очевидцы обороны, К.Н. Смирнову приходилось избегать личных сношений и переговоров с A.M. Стесселем и пользоваться помощью посредника, каковым в большинстве случаев являлся генерал-лейтенант Р.И. Кондратенко. Видимо, Кондратенко устраивал обе конфликтующие стороны. А может, уже подстраиваясь под общественное мнение, работая над воспоминаниями в России, где имя Р.И. Кондратенко приобрело популярность, A.M. Стессель в воспоминаниях давал ему очень лестную характеристику: «Бог послал в крепость военного гения, человека, перед которым я преклонялся всегда и высоко ценил его». Более того, в своих мемуарах А.М. Стессель, говоря о Р.И. Кондратенко, пользовался словосочетаниями «мой друг» и пр. Косвенно искренность дружбы А.М. Стесселя и генерала Р.И. Кондратенко подтверждает тот факт, что Р.И. Кондратенко получил в подчинение инженерные войска осажденной крепости благодаря А.М. Стесселю, хотя вообще по штату они должны были подчиняться полковнику А.А. Григоренко.

Генерал К.Н. Смирнов вынужден был обратиться к главнокомандующему русскими сухопутными силами в Маньчжурии генерал-адъютанту А.Н. Куропаткину. Помощь генералу, окончившему академию Генерального штаба, оказывали представители Генерального штаба. Несколько раз офицеры Генерального штаба, рискуя жизнью, пробирались из осажденной японцами крепости Порт-Артур к основным русским силам в Маньчжурии. Эти факты находят подтверждение как в источниках личного происхождения, так и в материалах судебного процесса. Из некоторых воспоминаний можно заключить, что генерал-адъютант А.Н. Куропаткин после приема им докладов от порт-артурских «ходоков», посланных генералом К.Н. Смирновым, пытался воздействовать на генерала А.М. Стесселя. По свидетельству Ф.П. Купчинского, под угрозой приведения в исполнение главнокомандующим приказа об отзыве из Артура, А.М. Стессель перестал вмешиваться в дела коменданта вплоть до конца августа 1904 г. Сам К.Н. Смирнов говорил о том, что его жалобы не могли повлиять на обстановку, так как генерал-адъютант А.Н. Куропаткин был предрасположен к своему товарищу по училищу генералу А.М. Стесселю, с которым он был на «ты». Генерал А.Н. Куропаткин в свою очередь упрекал генерала К.Н. Смирнова в том, что тот очень поздно, спустя 4 месяца осады, то есть только 5 декабря через телеграф (депеша № 1262) обозначил четко вопрос о командных полномочиях и возникших трениях. Более того, он указал на то, что офицеры Генерального штаба, посылаемые К.Н. Смирновым, вместо конкретных фактов, шифрованных депеш от коменданта привозили в ставку только «длинные разговоры о том, что ему (имеется в виду генерал К.Н. Смирнов. — А. Г.) тяжело». Обращения К.Н. Смирнова к наместнику Е.И. Алексееву также оказались бесплодны, так как адмирал благоволил к А.М. Стесселю как к старому знакомому по службе на Дальнем Востоке. Генерал Стессель также отправлял офицеров с поручениями, которые, видимо, выставляли перед начальством генерала К.Н. Смирнова не в лучшем свете. Тем не менее определенной стабилизации добиться на некоторое время все же удалось, так как генерал-лейтенант К.Н. Смирнов получил право командования левым флангом сухопутной обороны. Интересно, что участники обороны с энтузиазмом следили за удачными и неудачными попытками сторонников А.М. Стесселя и К.Н. Смирнова прорваться в ставку командующего Маньчжурской армией. В историографии сложилось представление, что донос был недопустимой для офицера, юнкера, кадета, воспитанника военной гимназии формой протеста или борьбы за свои права. Историография, дореволюционная публицистика и даже литературные произведения рисуют идеалистическую картину, запрещавшую военному человеку сплетничать и доносить на товарища, сослуживца. По версии историков, за донос с кадетом переставали общаться, били его, а офицера вызывали на дуэль и пр. Но источники говорят о несоответствии этой картины повседневным реалиям императорской армии. Вереница ходоков от двух состоявшихся военных (генералов А.М. Стесселя и К.Н. Смирнова) к командующему и главнокомандующему с доносами в устной форме никак не укладываются в этико-культурный портрет, созданный историками. Доносы эти везли вполне конкретные люди — офицеры, а заслушивал их бывший военный министр А.Н. Куропаткин. Но историки, занимающиеся неформальными традициями дореволюционной военной школы, утверждают, что военный человек, даже терпя обиду, не склонен был писать жалобы или устно заявлять претензии. Материал обороны Порт-Артура позволяет опровергнуть данное утверждение о неприятии этикой и неформальными традициями русской армии доноса. Более того, в каждом военном архиве значительное место в хранилищах занимают фонды, сформированные служебными доносами офицеров и военных чиновников.