Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

И Наташа легкими шагами побежала в переднюю. Денисов, струбкой, вышедший в залу из кабинета, тут в первый раз узнал Наташу. Яркий,блестящий, радостный свет лился потоками из ее преобразившегося лица.

— Приехал! — проговорила она ему на бегу, и Денисовпочувствовал, что он был в восторге от того, что приехал Пьер, которого оночень мало любил. Вбежав в переднюю, Наташа увидала высокую фигуру в шубе,разматывающую шарф.

«Он! он! Правда! Вот он! — проговорила она сама с собой и,налетев на него, обняла, прижала к себе, головой к груди, и потом, отстранив,взглянула на заиндевевшее, румяное и счастливое лицо Пьера. — Да, это он;счастливый, довольный…»

И вдруг она вспомнила все те муки ожидания, которые онаперечувствовала в последние две недели: сияющая на ее лице радость скрылась;она нахмурилась, и поток упреков и злых слов излился на Пьера.

— Да, тебе хорошо! Ты очень рад, ты веселился… А каково мне?Хоть бы ты детей пожалел. Я кормлю, у меня молоко испортилось. Петя был присмерти. А тебе очень весело. Да, тебе весело.

Пьер знал, что он не виноват, потому что ему нельзя былоприехать раньше; знал, что этот взрыв с ее стороны неприличен, и знал, чточерез две минуты это пройдет; он знал, главное, что ему самому было весело ирадостно. Он бы хотел улыбнуться, но и не посмел подумать об этом. Он сделалжалкое, испуганное лицо и согнулся.

— Я не мог, ей-богу! Но что Петя?

— Теперь ничего, пойдем. Как тебе не совестно! Кабы ты могвидеть, какая я без тебя, как я мучилась…

— Ты здорова?

— Пойдем, пойдем, — говорила она, не выпуская его руки. Иони пошли в свои комнаты.

Когда Николай с женою пришли отыскивать Пьера, он был вдетской и держал на своей огромной правой ладони проснувшегося грудного сына итетёшкал его. На широком лице его с раскрытым беззубым ртом остановиласьвеселая улыбка. Буря уже давно вылилась, и яркое, радостное солнце сияло налице Наташи, умиленно смотревшей на мужа и сына.

— И хорошо всё переговорили с князем Федором? — говорилаНаташа.

— Да, отлично.

— Видишь, держит (голову, разумела Наташа). Ну, как он менянапугал!

— А княгиню видел? правда, что она влюблена в этого?..

— Да, можешь себе представить…

В это время вошли Николай с графиней Марьей. Пьер, неспуская с рук сына, нагнувшись, поцеловался с ними и отвечал на расспросы. Но,очевидно, несмотря на многое интересное, что нужно было переговорить, ребенок вколпачке, с качающейся головой, поглощал все внимание Пьера.

— Как мил! — сказала графиня Марья, глядя на ребенка и играяс ним. — Вот этого я не понимаю, Nicolas, — обратилась она к мужу, — как ты непонимаешь прелесть этих чудо прелестей.

— Не понимаю, не могу, — сказал Николай, холодным взглядомглядя на ребенка. — Кусок мяса. Пойдем, Пьер.

— Ведь главное, он такой нежный отец, — сказала графиняМарья, оправдывая своего мужа, — но только, когда уже год или этак…

— Нет, Пьер отлично их нянчит, — сказала Наташа, — онговорит, что у него рука как раз сделана по задку ребенка. Посмотрите.

— Ну, только не для этого, — вдруг, смеясь, сказал Пьер,перехватывая ребенка и передавая его няне.

Как в каждой настоящей семье, в лысогорском доме жило вместенесколько совершенно различных миров, которые, каждый удерживая своюособенность и делая уступки один другому, сливались в одно гармоническое целое.Каждое событие, случавшееся в доме, было одинаково — радостно или печально —важно для всех этих миров; но каждый мир имел совершенно свои, независимые отдругих, причины радоваться или печалиться какому-либо событию.

Так приезд Пьера было радостное, важное событие, и таким оноотразилось на всех.

Слуги, вернейшие судьи господ, потому что они судят не поразговорам и выраженным чувствам, а по действиям и образу жизни, — были радыприезду Пьера, потому что при нем, они знали, граф перестанет ходить ежедневнопо хозяйству и будет веселее и добрее, и еще потому, что всем будут богатыеподарки к празднику.

Дети и гувернантки радовались приезду Безухова, потому чтоникто так не вовлекал их в общую жизнь, как Пьер. Он один умел на клавикордахиграть тот экосез (единственная его пьеса), под который можно танцевать, как онговорил, всевозможные танцы, и он привез, наверное, всем подарки.

Николенька, который был теперь пятнадцатилетний худой, свьющимися русыми волосами и прекрасными глазами, болезненный, умный мальчик,радовался потому, что дядя Пьер, как он называл его, был предметом еговосхищения и страстной любви. Никто не внушал Николеньке особенной любви кПьеру, и он только изредка видал его. Воспитательница его, графиня Марья, всесилы употребляла, чтобы заставить Николеньку любить ее мужа так же, как она еголюбила, и Николенька любил дядю; но любил с чуть заметным оттенком презрения.Пьера же он обожал. Он не хотел быть ни гусаром, ни георгиевским кавалером, какдядя Николай, он хотел быть ученым, умным и добрым, как Пьер. В присутствииПьера на его лице было всегда радостное сияние, и он краснел и задыхался, когдаПьер обращался к нему. Он не проранивал ни одного слова из того, что говорилПьер, и потом с Десалем и сам с собою вспоминал и соображал значение каждогослова Пьера. Прошедшая жизнь Пьера, его несчастия до 12-го года (о которых ониз слышанных слов составил себе смутное поэтическое представление), егоприключения в Москве, плен, Платон Каратаев (о котором он слыхал от Пьера), еголюбовь к Наташе (которую тоже особенною любовью любил мальчик) и, главное, егодружба к отцу, которого не помнил Николенька, — все это делало для него изПьера героя и святыню.

Из прорывавшихся речей об его отце и Наташе, из тоговолнения, с которым говорил Пьер о покойном, из той осторожной, благоговейнойнежности, с которой Наташа говорила о нем же, мальчик, только что начинавшийдогадываться о любви, составил себе понятие о том, что отец его любил Наташу изавещал ее, умирая, своему другу. Отец же этот, которого не помнил мальчик,представлялся ему божеством, которого нельзя было себе вообразить и о которомон иначе не думал, как с замиранием сердца и слезами грусти и восторга. Имальчик был счастлив вследствие приезда Пьера.

Гости были рады Пьеру, как человеку, всегда оживлявшему исплочавшему всякое общество.

Взрослые домашние, не говоря о жене, были рады другу, прикотором жилось легче и спокойнее.