Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

— Non, monsieur Dessales, je demanderai a ma tante derester, [Нет, мосье Десаль, я попрошусь у тетеньки остаться. ] — отвечал такжешепотом Николенька Болконский.

— Ma tante, позвольте мне остаться, — сказал Николенька,подходя к тетке. Лицо его выражало мольбу, волнение и восторг. Графиня Марьяпоглядела на него и обратилась к Пьеру.

— Когда вы тут, он оторваться не может… — сказала она ему.

— Je vous le ramenerai tout-a-l`heure, monsieur Dessales;bonsoir, [Я сейчас приведу вам его, мосье Десаль; покойной ночи. ] — сказалПьер, подавая швейцарцу руку, и, улыбаясь, обратился к Николеньке. — Мы совсемне видались с тобой. Мари, как он похож становится, — прибавил он, обращаясь кграфине Марье.

— На отца? — сказал мальчик, багрово вспыхнув и снизу вверхглядя на Пьера восхищенными, блестящими глазами. Пьер кивнул ему головой ипродолжал прерванный детьми рассказ. Графиня Марья работала на руках по канве;Наташа, не спуская глаз, смотрела на мужа. Николай и Денисов вставали,спрашивали трубки, курили, брали чай у Сони, сидевшей уныло и упорно засамоваром, и расспрашивали Пьера. Кудрявый болезненный мальчик, с своимиблестящими глазами, сидел никем не замечаемый в уголку, и, только поворачиваякудрявую голову на тонкой шее, выходившей из отложных воротничков, в тусторону, где был Пьер, он изредка вздрагивал и что-то шептал сам с собою,видимо испытывая какое-то новое и сильное чувство.

Разговор вертелся на той современной сплетне из высшегоуправления, в которой большинство людей видит обыкновенно самый важный интересвнутренней политики. Денисов, недовольный правительством за свои неудачи послужбе, с радостью узнавал все глупости, которые, по его мнению, делалисьтеперь в Петербурге, и в сильных и резких выражениях делал свои замечания наслова Пьера.

— Пг`ежде немцем надо было быть, тепег`ь надо плясать сТатаг`иновой и madame Кг`юднег`, читать… Экаг`стгаузена и бг`атию. Ох! спустилбы опять молодца нашего Бонапарта! Он бы всю дуг`ь повыбил. Ну на что похоже —солдату Шваг`цу дать Семеновский полк? — кричал он.

Николай, хотя без того желания находить все дурным, котороебыло у Денисова, считал также весьма достойным и важным делом посудить оправительстве и считал, что то, что А. назначен министром того-то, а что Б.генерал-губернатором туда-то и что государь сказал то-то, а министр то-то, чтовсе это дела очень значительные. И он считал нужным интересоваться этим ирасспрашивал Пьера. За расспросами этих двух собеседников разговор не выходилиз этого обычного характера сплетни высших правительственных сфер.

Но Наташа, знавшая все приемы и мысли своего мужа, видела,что Пьер давно хотел и не мог вывести разговор на другую дорогу и высказатьсвою задушевную мысль, ту самую, для которой он и ездил в Петербург —советоваться с новым другом своим, князем Федором; и она помогла ему вопросом:что же его дело с князем Федором?

— О чем это? — спросил Николай.

— Все о том же и о том же, — сказал Пьер, оглядываясь вокругсебя. — Все видят, что дела идут так скверно, что это нельзя так оставить, ичто обязанность всех честных людей противодействовать по мере сил.

— Что ж честные люди могут сделать? — слегка нахмурившись,сказал Николай. — Что же можно сделать?

— А вот что…

— Пойдемте в кабинет, — сказал Николай.

Наташа, уже давно угадывавшая, что ее придут звать кормить,услыхала зов няни и пошла в детскую. Графиня Марья пошла с нею. Мужчины пошли вкабинет, и Николенька Болконский, не замеченный дядей, пришел туда же и сел втени, к окну, у письменного стола.

— Ну, что ж ты сделаешь? — сказал Денисов.

— Вечно фантазии, — сказал Николай.

— Вот что, — начал Пьер, не садясь и то ходя по комнате, тоостанавливаясь, шепелявя и делая быстрые жесты руками в то время, как онговорил. — Вот что. Положение в Петербурге вот какое: государь ни во что невходит. Он весь предан этому мистицизму (мистицизма Пьер никому не прощалтеперь). Он ищет только спокойствия. и спокойствие ему могут дать только телюди sans foi ni loi [без совести и чести], которые рубят и душат всё сплеча:Магницкий, Аракчеев и tutti quanti… [и тому подобные… (итал.)] Ты согласен, чтоежели бы ты сам не занимался хозяйством, а хотел только спокойствия, то, чемжесточе бы был твой бурмистр, тем скорее ты бы достиг цели? — обратился он кНиколаю.

— Ну, да к чему ты это говоришь? — сказал Николай.

— Ну, и все гибнет. В судах воровство, в армии одна палка:шагистика, поселения, — мучат народ, просвещение душат. Что молодо, честно, тогубят! Все видят, что это не может так идти. Все слишком натянуто и непременнолопнет, — говорил Пьер (как, с тех пор как существует правительство, вглядевшисьв действия какого бы то ни было правительства, всегда говорят люди). — Я одноговорил им в Петербурге.

— Кому? — спросил Денисов.

— Ну, вы знаете кому, — сказал Пьер, значительно взглядываяисподлобья, — князю Федору и им всем. Соревновать просвещению иблаготворительности, все это хорошо, разумеется. Цель прекрасная, и все; но внастоящих обстоятельствах надо другое.

В это время Николай заметил присутствие племянника. Лицо егосделалось мрачно; он подошел к нему.

— Зачем ты здесь?

— Отчего? Оставь его, — сказал Пьер, взяв за руку Николая, ипродолжал: — Этого мало, и я им говорю: теперь нужно другое. Когда вы стоите иждете, что вот-вот лопнет эта натянутая струна; когда все ждут неминуемогопереворота, — надо как можно теснее и больше народа взяться рука с рукой, чтобыпротивостоять общей катастрофе. Все молодое, сильное притягивается туда иразвращается. Одного соблазняют женщины, другого почести, третьего тщеславие,деньги — и они переходят в тот лагерь. Независимых, свободных людей, как вы ия, совсем не остается. Я говорю: расширьте круг общества; mot d`ordre [лозунг]пусть будет не одна добродетель, но независимость и деятельность.

Николай, оставив племянника, сердито передвинул кресло, селв него и, слушая Пьера, недовольно покашливал и все больше и больше хмурился.

— Да с какою же целью деятельность? — вскрикнул он. — И вкакие отношения станете вы к правительству?