Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко

К поре, когда подрастали дети, неизменно упорная в своих усилиях вдова превращалась в богатеющую поместную самодержицу, не кланяющуюся и ближним властям. Они побаивались её и избегали, потому что помещица могла приказать своим людям пальнуть солью, либо и выпороть наезжих исправника, станового пристава, уездного чиновника за явную или привидевшуюся ей продерзость, смотря по её настроению. В обычае такой властной барыни укоренено было заправлять и помыкать абсолютно всеми подданными, включая собственных детей. В нашем кокоринском роду звали такую стойкую барыню-царицу Мария Фёдоровна, вечная ей память и Царствие Небесное, согласно русскому православному обычаю.

Кокорин быстро и привычно перекрестился.

— Так вот, моя пращурица троих сыновей из четверых своих детей на ноги поставила, выучила самостоятельной жизни, единственная дочка грудничком умерла от дифтерита в тот же год, когда сложил голову при освобождении Болгарии от османского ига её злосчастный и героический муж. Дала многоопытная вдова Мария Фёдоровна, накрепко выученная жестокой жизнью и ею не сломленная, детям не формальное, не пустое, а дельное образование, обеспечила доходные специальности, в том числе, отцу моего деда. Мой прадед стал довольно крупным инженером, вначале строил нефтеналивные баржи, ходившие на буксире из Баку по Каспию и вверх по Волге-матушке, не перекрытой ещё плотинами и не изгаженной промышленными стоками, потом сооружал заводские цеха с их многопролётными перекрытиями, грузоподъёмные краны, железнодорожные мосты. Когда по построенному им мосту пускали первый поезд, он вставал под мост с непокрытой головой, таков был славный обычай русских мостостроителей.

Я стал разыскивать следы его деятельности, оставшиеся по России. Например, мне вежливо ответили и прислали из Питера, с завода «Красный выборжец», ксерокопию титульного листа технического паспорта мостового крана и фотоснимок последнего. Рельсовый кран изготовлен «Российским Императорским акционерным обществом по кранам в Санкт-Петербурге» в 1903 году, имеет деревянные, подчёркиваю, деревянные зубчатые колёса в механизме хода, выдержал революции, сверхнапряжённую индустриализацию, войну с финнами, войну Отечественную с её блокадой, взлёты в космос и «холодную войну». В замене не нуждается и в каком-то вспомогательном цехе безупречно служит до сих пор — так строил свои выдающиеся творения мой прадед. Мне думается, всё прадедом созданное для России — лучший памятник ему. Только помнит ли о нём Россия? Питер, как видим, помнит. А ведь не все самовластные, порой самодурствующие, барыни к привычному семейному кормилу сыновей подпускали, обучали управлять хозяйством. Посмотрите на семью Тургеневых.

Отец писателя Сергей Николаевич, очень знатный, но крайне обедневший дворянин, женившийся только из-за слёзной мольбы промотавшегося и ослабевшего родителя, просительно преклонившего перед сыном колени, рано перестал интересоваться богатой супругой, подражавшей коронованным особам, манкировал семьёй, задавленной введёнными барыней порядками воображаемого ею «двора», не любопытствовал хозяйственной жизнью имения. Предпочёл роль замкнутого в себе приживала при властной супруге, ни во что не вникал, не вмешивался, лишь бы не трогали его самого. Ушёл из жизни, когда Иван Сергеевич учился уже филологии на философском факультете Петербургского университета, куда перевёлся со словесного факультета университета Московского.

Мать Варвара Петровна с детства досыта нахлебалась жизни «в чёрном теле», побывала и в помыкаемых падчерицах, когда её овдовевшая мать вторично вышла замуж. Но в двадцать шесть лет Варвара Петровна неожиданно унаследовала хозяйство своего дяди Ивана Ивановича, положившего всю жизнь исключительно на обогащение, терпеливо выиграла возникшие из-за споров суды и оттягала наследство в свою пользу. Дядя-то скоропостижно скончался, подавившись вдруг вишнёвой косточкой. Разбогатев, некрасивая Варвара Петровна приложила неимоверные усилия, чтобы женить на себе красавца поручика Сергея Николаевича. Но влюбить в себя не смогла. Когда в условиях семейной каторги выросли дети, Варвара Петровна пришла в неистовство из-за самовольной женитьбы старшего сына Николая и выдавала ему на жизнь недостойные крохи от своих значительных помещичьих доходов, которых добивалась невероятной жестокостью, превзошедшей дядину. Её опале подвергся и сын Иван, пожизненно влюбившийся в прибывшую с гастролями в Петербург испанско-цыганскую певицу Полину Виардо с необыкновенным голосом, да так сильно, что уехал следом за ней в Париж, истратив на дорогу материну присылку и оставшись без копейки. Потом долгое время скитался по заграницам на грани нищенства, почти ничего от матери не получая, потому что она изо дня в день ожидала возвращения блудного сына к себе в поместье. В Берлине Иван усиленно штудировал труды немецких классиков философии Шеллинга, идеалиста Гегеля, позже увлёкся так называемыми вульгарными материалистами Фохтом, Бюхнером, Молешоттом. Считал, видимо, что все они ему необходимы, а мы их и не знаем.

Мать умерла, когда Иван Сергеевич был уже прославленным, но в царской России опальным автором «Записок охотника», как раз из-за своих обличительных, как он их называл, очерков. И что он проделал, вступив в наследство и пытаясь хозяйствовать? Дёшево продал созревший урожай пшеницы. Дорого заплатил за негодных лошадей. Обрушил немало устоев, которые прежде держали хозяйство, много сделал для того, чтобы обвалить его совершенно. В письме приятелю своему Анненкову признавался, что, объехав все свои деревни, «…должно быть, показался моим крестьянам глуповатым малым».

Для хозяйствования у писателя не оказалось ни приличных успешному помещику знаний, ни нужных умений, с европейским-то его образованием. Зато и в русских гимназиях дворян обучали греческому, чтобы они могли читать на нём Евангелия, Священное Писание, поскольку на русском Библия была издана лишь в последней четверти девятнадцатого века, в чём, открыв её, легко удостоверится каждый.

Оставим историкам и политологам подсчитывать бесчисленные причины народных возмущений. Лишь отметим, что, стремясь к доходам и уровню жизни, как в тёплой Европе, где можно перезимовать без дров, меховой шубы, валенок, шапки и рукавиц, в тонких нитяных чулочках, едва ли не босиком, помещики в холодной России выжимали все жизненные соки из крепостного крестьянства, обрекая его на пожизненную беспросветную нищету. А в частые неурожаи и на голод. Нас сейчас больше интересует, что полезного нам даёт возможность увидеть в общественном состоянии той России, лишь едва, словно мизинцем, задетом тургеневским описанием в «Отцах и детях», наша медицинская специальность. Я имею в виду состояние психики экономически и общественно значимых слоёв, а лучше сказать, — классов в России отображённого писателем исторического периода. При большом желании можно гораздо подробнее рассмотреть среднестатистическое распределение психических состояний по классам и трансформацию, переходы этих состояний из одного в другое в течение жизни того или иного индивидуума. Но это для действительно интересующихся, на самостоятельный разбор. Книги социалистического периода написаны совершенно о другом, в этом смысле они существенно уступают досоветской русской классике. Я думаю, что в