Честь самурая - Эйдзи Есикава

Злость и досада владели душой Кацуёри, и он бормотал эти слова самому себе, пока лошадь несла его по горной дороге. Однако лишь немногие из пустившихся вместе с ним в путь соратники разделяли его возмущение бессовестным предательством Кисо.

Слишком уж самоуверенным человеком был Кацуёри. Порвав отношения с кланом Ходзё, он, похоже, и сам не заметил, что пренебрег поддержкой могущественного рода, не раз приходившего на помощь в трудную минуту.

По предложению своих приближенных, Кацуёри вернул в Адзути сына Нобунаги, которого клан Такэда долгие годы держал в заложниках, но по-прежнему терпеть не мог великого князя Оду, а в особенности — хитроумного Токугаву Иэясу из Хамамацу. Эта ненависть поселилась в его душе после сражения при Нагасино.

Кацуёри был отчаянно смел, но в том положении, в какое попал сейчас князь, силу духа следовало сочетать с терпением, мудростью и осмотрительностью. Безоглядное бахвальство не способно устрашить противника, зато вполне может вызвать пренебрежение с его стороны.

И не только Нобунага и Иэясу относились так к Кацуёри. Даже жители его собственной провинции нередко во всеуслышание жалели о днях, когда они жили под властью Сингэна.

При Кацуёри воинская служба, сбор податей и прочие государственные дела вершились по законам Сингэна, но чего-то все же недоставало.

Молодой князь не мог понять, чего именно, а все между тем объяснялось просто: его власть не внушала людям полного доверия, они не чувствовали прежней надежности и безопасности.

Во времена Сингэна знать и простолюдинов объединяла нерушимая заповедь: враг не должен даже на пядь вторгнуться на земли провинции Каи. Народ был рад и горд служить такой цели.

В последнее же время неудачи следовали одна за другой. Роковой чертой, разделившей периоды процветания и упадка, стало сражение под Нагасино. И хуже всего было то, что люди осознали: Кацуёри — не ровня своему отцу.

Даже Кисо Ёсимаса, женатый на дочери Кацуёри, строил против князя козни, и все потому только, что не видел иной возможности сохранить свой клан. Он беспокоился о будущем провинции Каи и через посредников из Мино уже на протяжении двух лет поддерживал тайные сношения с Нобунагой.

И вот сейчас войско Каи несколькими колоннами двигалось на Фукусиму.

В скорой и легкой победе ни воины, ни командиры не сомневались, однако известия, приходившие в ставку Такэды Кацуёри, не только не радовали его, а, напротив, звучали все более и более настораживающе.

— Кисо оказался упрямцем.

— Местность холмистая, у врага хорошо укрепленные оборонительные линии, и пройдет немало дней, прежде чем нашим передовым отрядам удастся прорвать их.

Каждый раз, услышав подобное донесение, Кацуёри кусал губы и восклицал:

— Ах, если бы я сам возглавил войско!..

Таков уж был у него характер: при первых же военных трудностях его обуревали гнев и досада, а они, всем известно, плохие советники.

В четвертый день второго месяца Кацуёри получил ужасное известие: Нобунага внезапно объявил полный сбор войска в Адзути и во главе его уже выступил из Оми.

Другой лазутчик принес столь же страшную весть:

— Войско Токугавы Иэясу вышло из Суруги, а Ходзё Удзимасы — из Канто. Покинул свою крепость и Канамори Хида. Все они двинулись в сторону Каи. Говорят также, что Нобунага и Нобутада разбили свое войско на две части и намереваются вторгнуться в Каи с двух сторон. Взобравшись на гору и оглядевшись, я увидел, что повсюду в небо поднимаются столбы дыма.

Кацуёри чувствовал себя так, словно его внезапно вышибли из седла.

— Нобунага! Иэясу! И даже Ходзё Удзимаса! — воскликнул он потрясенно.

Судя по поступающим донесениям, он оказался мышью, запертой в мышеловке.

Настал вечер. В новом донесении значилось, что войско Сёёкэна прошлой ночью покинуло свои позиции.

— Этого не может быть! — отрезал Кацуёри.

К несчастью, донесение оказалось точным, а вскоре поступили и дополнительные сведения, не оставляющие ни малейших сомнений.

— Еще и Сёёкэн! Но разве он не доводится мне родным дядей? Разве он не старейшина нашего клана? Как же он посмел без моего разрешения оставить поле боя и обратиться в бегство? Да и все остальные тоже… Язык не поворачивается говорить о подобном предательстве и чернейшей неблагодарности!

Получив от своих военачальников совет отдать приказ об отступлении, Кацуёри немедленно ему последовал, потому что и самого бесстрашного человека повергла бы в ужас такая череда несчастий. Какое отчаяние, должно быть, владело им! Хотя двадцатитысячное войско, на которое он рассчитывал, не приняло участия ни в едином сражении, в Нирасаки вернулось всего четыре тысячи воинов.

Меж тем злая судьба не оставляла Кацуёри и в Нирасаки: дурные вести продолжали поступать одна за другой. Худшей из них, похоже, было сообщение о том, что его сородич Анаяма Байсэцу не только сдал врагу свою крепость в Эдзири, но и стал проводником вторгшегося в Каи войска Токугавы Иэясу, возглавив его передовой отряд.

Раздавленный этим известием, Кацуёри терзался вопросом: «В чем же состояла моя ошибка?» И хотя внешне он по-прежнему проявлял завидную стойкость и отдавал разумные распоряжения о возведении все новых и новых оборонительных линий, душа его сейчас требовала иного — медитации, углубленного самопознания, — для этого он и пригласил в крепость Кайсэна, которым ранее откровенно пренебрегал. Увы, слишком поздно князь переменил отношение к мудрому монаху.

— Десять лет назад, когда был жив мой отец, военачальники более всего на свете опасались запятнать свою честь. Что же произошло? — недоуменно вопрошал Кацуёри у монаха.

Кайсэн сидел молча, закрыв глаза. Он был холоден, как остывший пепел, а Кацуёри, напротив, бушевал сейчас, словно лесной пожар.

— Но даже те из них, которые сохраняют мне верность, разбежались, не вступив ни в единую стычку! Разве такое поведение достойно традиций клана Такэда — клана, который не давал ступить на свою землю даже великому Уэсуги Кэнсину? Уж не выродился ли наш народ? Военачальники моего отца или уже умерли, или слишком стары. А те, кто пришел им на смену, совсем другие люди.

Кайсэн по-прежнему безмолвствовал. Монаху было уже за семьдесят, и он знал Сингэна, как никто другой; сейчас из-под седых бровей он внимательно следил за наследником великого военачальника.

— Достопочтенный учитель, возможно, уже слишком поздно, но если ошибки, допущенные мною в управлении провинцией, поддаются исправлению, то, пожалуйста, подскажите, как это сделать. Если я недостаточно строг с войском, скажите, я готов исправиться. Научите меня победоносной стратегии, заклинаю вас! Пожалуйста, не таите от меня ничего. Не забывайте о том, что перед вами сын Сингэна. Объясните мне, в чем я ошибся и что именно надо предпринять. Ладно, давайте я сам начну. Не оскорбил ли я свой народ, подняв после смерти отца сбор за переправу через реки и переход границы. Я сделал это, чтобы пополнить казну и усилить нашу обороноспособность, но, быть может, ошибся?