Честь самурая - Эйдзи Есикава

В крепости Нирасаки и во всей новой столице царило такое смятение, словно с минуты на минуту ожидался конец света.

— Крепость Такато пала, и все, в том числе и ваш брат, погибли!

На Кацуёри эта весть, принесенная одним из вассалов, казалось, не произвела никакого впечатления. Но, как ни старался он сохранять внешнюю невозмутимость, было ясно, что поражение предрешено.

Пришло следующее донесение:

«Войско Оды Нобутады вторглось в Каи из Сувы. Наших людей беспощадно убивают, независимо от того, сражаются они или сдаются. Им отрубают головы и выставляют их на шестах вдоль дороги. Вражеское войско неудержимо накатывает на нас, как приливная волна».

Вскоре сообщили, что родственник Сингэна, слепой жрец Рюхо, захвачен врагом и обезглавлен.

На этот раз Кацуёри поднял голову и с возмущением сказал:

— Люди Оды воистину безжалостны. В чем провинился перед ними слепой жрец? Какое сопротивление мог он им оказать?

Кацуёри пришла пора всерьез задуматься и о собственной смерти. Он постоянно кусал губы, заставляя себя сохранять самообладание. «Если я сейчас поддамся чувствам и выкажу гнев, — думал он, — люди решат, будто я сошел с ума, и даже мои вассалы почувствуют себя опозоренными. Как могла пасть крепость Такато? Я был уверен, что она продержится еще недели две, а то и месяц», — сетовал Кацуёри. Подобные размышления означали, что князю недостает вовсе не стратегического мастерства, а понимания человеческой природы. Подлинное мужество, позволяющее смириться с неизбежным, не было присуще ему. Но, так или иначе, сейчас ему предстояло встретиться со своей судьбой лицом к лицу.

Из большого зала совета и прилегающих к нему помещений убрали все ширмы; внутреннее пространство цитадели превратилось в одну огромную комнату, в которой сейчас жил весь клан, словно беженцы, пострадавшие от великого стихийного бедствия. Ночи напролет воины, с большими бумажными фонарями в руках, не ведая отдыха и сна, прочесывали окружающее пространство. Гонцов встречали у главных ворот и препровождали прямо к князю, с тем чтобы Кацуёри первым выслушивал все донесения. Все, что с таким тщанием подбирали в прошлом году, — золотая и серебряная утварь с инкрустациями, изысканная мебель, — все это сейчас представляло собой только досадную помеху.

Подбирая полы кимоно, по саду в сопровождении служанки прошла фрейлина княгини Такэды. Она вошла в темный зал и смело принялась прокладывать себе дорогу в толпе. У нее было послание от госпожи. В это время в зале проходил военный совет; военачальники и старшие командиры, молодые и старые, шумно спорили по поводу того, что нужно предпринять в ближайшее время.

В конце концов фрейлина протиснулась к Кацуёри и вручила ему послание:

— Женщины плачут и жалуются, а мы никак не можем их унять. Ваша супруга сказала, что умереть суждено только раз и что, возможно, женщинам стало бы чуть легче, если бы им разрешили находиться вместе с самураями. Соблаговолите дать согласие, тогда она и остальные женщины переберутся сюда немедленно. Так какова будет воля моего господина?

— Прекрасно, — отозвался Кацуёри. — Приведи сюда мою жену. Да и других молодых женщин тоже.

В это мгновение в разговор вмешался его пятнадцатилетний сын Таро Нобукацу, попытавшийся разубедить князя:

— Отец, это не к добру!

Кацуёри повернулся к сыну и скорее удивленно, чем рассерженно, сказал:

— Но почему же?

— Если женщины придут сюда, они будут путаться под ногами и плакать — а это способно вывести из себя даже самых отчаянных самураев.

Таро был еще почти мальчиком, но по всем вопросам имел собственную точку зрения. На военном совете он заявил, что Каи — земля, принадлежащая предкам клана Такэда со времен Синры Сабуро, останется их землей, пока все они до последнего воина не умрут. Бегство из Нирасаки, предложенное одним из военачальников, покроет клан вечным бесчестием.

Военачальник, предложивший бегство, стоял, однако же, на своем:

— Враг подступает к нам со всех четырех сторон. Кофу расположен в низине, и вражеское войско будет стекаться туда, как ручьи в озеро. Так не лучше ли отступить в Агацуму, что в краю Дзёсю? Если мы выйдем на горную гряду Микуни, сразу несколько провинций смогут предоставить нам убежище. А призвав на помощь союзников, можно подумать и об ответных действиях.

Нагасака Тёкан поддержал этот план, да и сам Кацуёри склонялся к тому, чтобы дать на него свое согласие. И сейчас, поглядев на Таро, он перевел взгляд на фрейлину своей жены и сказал ей:

— Мы уезжаем.

Таро, не произнеся ни слова, разочарованно отвернулся: отец пренебрег его мнением. Оставалось только решить — бежать ли в сторону Агацумы или укрепиться на горе Ивадоно. Однако какой маршрут бегства они бы сейчас ни избрали, было ясно, что они сдают без боя свою новую столицу. Сейчас с этой мыслью свыклись уже и сам Кацуёри, и его военачальники.

Стоял третий день третьего месяца. Каждый год Кацуёри с близкими и свитой отмечал в этот день праздник Кукол во внутренней цитадели, но нынешним погожим днем клан спасался бегством из Нирасаки, а вслед стлался, подгоняя беглецов, черный дым. Оглянувшись и окинув взглядом поредевший караван, Кацуёри поневоле изумился:

— А где же остальные?

Оказывается, многие наиболее влиятельные вассалы клана и даже родственники самого Кацуёри отстали и под покровом тьмы бежали каждый в свою крепость в сопровождении собственных приверженцев и слуг.

— Таро! — позвал князь.

— Я здесь, отец.

Юноша подъехал к скакавшему в некотором отдалении ото всех Кацуёри. Весь его нынешний отряд, включая вассалов, рядовых самураев и даже пеших воинов, насчитывал сейчас менее тысячи человек. Дорогу запрудили паланкины жены князя и ее фрейлин, за которыми толпились завесившие свои лица женщины, большинство из которых шли пешком.

— Ах, какой пожар!

— Какое высокое пламя!

Женщины неохотно покинули Нирасаки и, не пройдя даже ри от города, начали на ходу оборачиваться. Клубы черного дыма высоко поднимались в утреннее небо: это горела крепость в новой столице, подожженная еще на рассвете.

— Зачем нам жить? — причитала одна из женщин. — Что это будет за жизнь? Пришел конец Сингэнову клану!

Доводившаяся Кацуёри теткой монахиня, очаровательная юная девушка, одна из внучек Сингэна, жены членов клана и их служанки — все они горько плакали, держась за руки, и громко выкрикивали имена своих детей. Дорога была усеяна золотыми булавками для волос и другими украшениями, но никто даже не заботился о том, чтобы поднять их. Притирания смешивались с потом и грязью, драгоценности покрывались пылью, но никому сейчас не было до этого дела.

— Поторапливайтесь! Что вы расхныкались? Постыдились бы хоть крестьян!

Кацуёри проехал вдоль линии паланкинов и носилок, поторапливая женщин, вместе с ним удаляющихся все дальше и дальше на восток.