На суше и на море - Збигнев Крушиньский

Не знаю, сколько бы я еще так стояла, видимо, до результата — только вот что является результатом? — если бы краем глаза не заметила, что он вышел из соседнего подъезда, пробравшись явно по чердаку или через подвальные помещения, в очках, с усами, уже без зонта и в плаще, переделанном на куртку. Я бросилась, может, слишком резко и через несколько шагов поняла, что у меня нет (для верности глянула на ноги), нет правой туфли, которая была врыта, втоптана в глину. Я отпрянула назад еще резче, как вратарь за длинным мячом, и когда я уже доставала ногой туфлю, не успевшую окончательно утонуть в грязи, я поскользнулась и упала. Секунды даже не лежала. Вскочила на ноги (прямые, хоть и несимметрично обутые) так быстро, что даже вылетевшая при падении из рук, как из катапульты, сумочка еще не успела упасть на волнистый, вымазанный серым цементом козырек над устроенной внизу свалкой — не исключено, что, раскрытая, она, точно парашют в купол, набирала воздух. Неважно! Времени искать сумочку, справедливо оказавшуюся на свалке, у меня не было. Громко хлюпая ботинками, я побежала за тем типом.

Он возвращался по своим следам. Но вот шел он чуть иначе, вроде как состарился, хоть и в куртке, да не так бодро, сгорбленный, он шаркал подошвами о тротуар, до которого мы наконец добрались, оставив за собой пласт глины. Он беспрепятственно миновал столбы заставы, миновал филармонию, где уже закончился концерт, — со стоянки исчезли все такси, зато появилась группка припозднившихся меломанов, женщины в длинных платьях, мужчины в поблескивающих между кашне галстуках — о нет! Одно лишнее — либо кашне, либо галстук, элегантность не допускает таких сочетаний.

— Элегантность! — у меня был повод вспомнить о ней. Сразу за филармонией я наткнулась на большое зеркало в парфюмерной лавке, обильно освещенной и полной товара, ибо здесь, не в пример ювелиру, с витрины на ночь не убирали драгоценностей для любой кожи. Я остановилась по необходимости: мой Вергилий стоял за несколько витрин от меня и рассматривал что-то, что пока было недоступно моему взору, книгу в мягкой обложке и альбомы, кухонные комбайны, ножи, чашки или детали гардероба. Я разглядывала свое отражение среди пудр и кремов, которые в данной ситуации уже ничего не смогли бы… Короче, выглядела как выглядела. Волосы, слепленные глиной, но распущенные, падали мне на плечи. Из левой брови, в левом углу зеркала, текла спекшаяся струйка крови, если спекшееся еще может течь. На щеке ссадина — она была мне очень к лицу, удивительно побледневшему, жаждавшему румян, разложенных в витрине напротив. Я сделала шаг назад, чтобы осмотреть себя до колен, из которых одно распухло и болело, но у меня не хватило времени, потому что в тот самый момент предмет моих наблюдений двинулся вперед.

Я прошла мимо «его» витрины — оптика, оправы, разложенные среди вырезанных из таблицы больших и маленьких букв с характерным рисунком для близоруких (такими буквами должны печатать прогнозы развития). Вот оно что, — подумала я и уже была готова к очередному варианту. Я бы не удивилась, если бы увидела его в контактных линзах. Он прибавил шагу, теперь он игнорировал витрины. Успеть, что ли, куда должен? Да, я предвидела это, я научилась предвидеть! — в том месте, где он раньше закурил, он повернул к кино. Часов при мне не было, но я сумела поймать так хорошо знакомый мне почасовой ритм. Должно быть, после девяти пойдет на последний сеанс, никем не замеченный.

— Сумочка! — прошептала я, потому что в этот самый момент сообразила, что кроме билетов на метро там была одна банкнота, единственная, какую я взяла с собой. У меня не было силы возвращаться к глине, да и банкнота должна была уплыть вместе с билетами. Я начала перетрясать карманы, нашла — бронзовый гривенник, дореформенный. Что делать? Тем не менее через боковые двери я вошла в холл. На мгновение меня ослепило светом. На стенах висели подсвеченные афиши восьми разных программ. Я понимаю (мне показалось, что я поняла) — реклама фильмов на месяц вперед. В кассе сидел молодой билетер, не в форменной одежде. Явно не Гомон! За его спиной похожая на Арлетку актриса целовала мужчину, не похожего ни на кого.

— В котором часу, — спросила я, — заканчивается картина?

— Какая еще картина? — не понял он. — Актуально у нас идет пять фильмов.

«Актуально» — так не говорят, подумалось мне, но я не стала поправлять его.

— Так вы даете программу, составленную из короткометражных фильмов? — спросила я громко.

— Полнометражных, художественных, анимационных, у нас мультиплекс, мультикино, — подчеркнул он первую часть слов.

Только теперь я поняла истоки противоречий в их сообщениях на тему кинотеатра. Они ходили в один и тот же кинотеатр, но утверждали, что смотрели совершенно разные картины, в том же самом кинотеатре, в то же самое время. Я относила все это на счет неточностей и плутовства, хотя, честно говоря, мне было все равно: я никуда не выходила и проверять не собиралась. Последний раз я была в кино, наверное, в Базеле, чуть ли не во времена братьев Люмьер. Но помню, что, будучи ребенком, я уже догадывалась, что значит слово «анимационный», стоящее сразу после названия фильма. «Анима» — значит «душа».

Признаюсь, я потеряла стремительность. Беспомощная, стояла я в пустом вестибюле, ярко освещенном, пахнущем кукурузой, поджаренной на тот случай, если кому-нибудь не хватит духовной пищи. У меня не было денег на кино, тем более на пять картин. Мне оставалось ждать, свернув на соседнюю улицу, на задворки главной, на темную, лишенную великолепия улицу, куда после сеанса высыпали зрители. Ждать, кого? Что? Все и так было ясно. Я предпочла оградить себя от очередных разочарований, оставшись в блеске магния.

Пирожные в кондитерской Райза уже не будут такими, как прежде. Впрочем, я знаю, что сегодня молодые ребята в форменных бейсболках подают в этом месте более быстрый, чем эклер, фастфуд, так, чтобы сразу и переварилось. Не будет больше вальсов, фокстротов на благотворительном балу в клубе, в котором обосновалось теперь лизинговое общество, которое также благотворительно дарит первый взнос, если письменное обязательство подписать на длительный срок.

Я вовсе не тоскую по ним, я не собираюсь танцевать. Знаю, что в городской читальне сейчас находится кредитный банк, а прежнюю кассу взаимопомощи переделали под гостиницу. Мне известно и более, я вообще в курсе. Знаю, что одну ведущую партию заменила масса противных микроорганизмов, которым мы пока не в силах противостоять.

Я была уже недалеко от парка, возвращалась. Что же еще может разочаровывать меня? Японские декоративные деревца бонсай, которые, вместо того чтобы расти, измельчали? Смешные маленькие цифровые камеры, но формой восходящие к столетним «лейкам»? Телефоны, состоящие из одной плоской трубки, без рукоятки и диска, втиснутые в футляр для очков? Очки, сведенные к линзе, без оправы? Полицейские, не импонирующие ростом, и их усы, ставшие еще более щетинистыми? Стиральные порошки в капсулах, предназначенные для грязи под ногтями? Алкоголь в каплях, как лекарство, в миниатюрных бутылочках, непонятно почему называемых орангутанками? Все мельчает, в том числе микропроцессоры, которые и без того никогда не были крупными.

А ведь я уже старуха. Меня все должно пугать. Город, как раковая опухоль, разрастается до предместий. Мужчины, маскирующиеся внешним видом. Фильмы, идущие в мультикино, как в ошалевшем барабане панорамы фотопластикона. Даже микроорганизмы, бактерии бушуют вокруг старого человека своей громадой.